"Сорок пять лет на эстраде" - читать интересную книгу автора (Смирнов-Сокольский Николай Павлович)

Пять бокалов шампанского Новогодний фельетон

Я встречаю Новый год дома, среди своих самых любимых, самых испытанных друзей — среди книг. Перелистывая тысячу первый раз страницы, созданные гением Гоголя, я думаю: как странно иногда получается у писателей… Вот у Гоголя — загадочный Вий, вещающий подземным голосом «Поднимите мне веки…», услужливый черт, на котором кузнец Вакула переносится в Петербург, летающая в гробу панночка-ведьма, портрет, вылезающий ночью из рамы, нос, пропадающий у майора Ковалева и один путешествующий по Невскому проспекту. Все это, казалось бы, фантастика: черти, дьяволы, нечистая сила. А вот читаешь и веришь, веришь, что так и было.

И тут же вспоминаешь иную пьесу современного драматурга. Выходят у него на сцену директор, предзавкома или, того лучше, парторг — реальнейшие из реальных людей на свете, а зрители смотрят и почему-то не верят. Понимаете ли — не верят! К счастью, таких пьес и таких образов становится меньше.

Я наливаю в бокал шампанское, наше Советское шампанское, которое не хуже, а много лучше прежнего Абрау-Дюрсо, и поднимаю тост за процветание Великой Советской Литературы, которая, преодолевая неизбежные «болезни роста», входит и войдет в историю человечества как самая идейная и самая правдивая литература в мире!

Потомкам будет что почитать и по каким источникам изучать быт и людей нашей эпохи. Потомки получат неплохое наследство!

Однако, чтобы воспользоваться этим наследством, потомки должны взять напечатанные нами сегодня книги в свои руки, читать эти книги, перелистывать их страницы. А все ли выпущенные нашими издательствами книги будут готовы предстать перед читателем через пятьдесят, сто, двести и более лет?

Боюсь, что не все! Некоторые новые книги уже и сейчас рассыпаются вдребезги, вылезают из переплетов, а самые переплеты загибаются этаким «перманентом» в стороны.

Вот передо мною Полное собрание сочинений великого сатирика М. Е. Салтыкова-Щедрина. Оно издано в годы 1933 — 1941-й и по содержанию великолепно! Впервые сочинения Михаила Евграфовича предстали перед читателем в неизуродованном царской цензурой виде. Это целая полка книг — двадцать томов. Но какая же это внешне скучная и серая полка! Даже не серая, а пестрая. Том шестой, например, в ледерине буро-коричневого цвета, с ярко-оранжевым тиснением на корешке. Все остальные тома — в парусине серого цвета, причем степень серости каждого тома различна. Тиснение на корешках — темно-красное.

Книги были прочитаны пять-шесть раз в очень аккуратной, бережливой семье. Но взгляните на них: корешки развихлялись и сморщились, парусина на переплетах вздулась пузырями. Проволочная сшивка проржавела и проела бумагу. Страницы выпадают, как зубы у больного цингой. Нет, не проживут эти книги сто, полтораста, двести лет, даже если их совсем не трогать…

Подобных примеров можно привести много. Хорошая, нужная книга «Очерки по истории русской журналистики и критики», выпущенная Ленинградским университетом в 1950 году, состоит из шестисот страниц, напечатанных на хорошей, плотной бумаге. Книга переплетена в бумажный картонаж самого дешевого типа. Слабенькое крепление корешка не в силах выдержать подобной нагрузки, и книга, носящая справочный характер, весьма быстро превратилась в пачку печатной бумаги, которую надо перевязывать веревочкой.

Зачем было ее переплетать столь убого? Книга не рассчитана на массового читателя: цена ее сорок рублей! Куда ни шло, увеличить эту цену еще на пять, на семь рублей и выпустить книгу книгой, а не какой-то жалкой «времянкой».

Я достаю из шкафа старинную книгу — «Грамматику» Мелетия Смотрицкого, напечатанную в Москве в 1648 году. По этой грамматике учился Ломоносов. Она любопытна по содержанию. Родов, например, в то время насчитывалось семь: мужской, женский, средний, общий, всякий, недоуменный, преобщий. Но дело не в содержании! Вот она лежит передо мною в переплете своего времени. Книгой пользовались: на полях и на крышке переплета множество помет, свидетельствующих о длительной, действенной жизни книги. Однако это железная вещь! Окаменелый корешок! Прикованные страницы! Топором руби — ничего не сделаешь! Триста с лишним лет прожила книга, и нет следов дряхлости. Она проживет еще пятьсот и более лет!

Я опять наливаю в бокал шампанское, наше Советское шампанское, которое не хуже, а лучше прежнего Абрау-Дюрсо, и поднимаю тост за творцов книги. За людей пишущих и за людей, делающих книгу! Я лично ими доволен. Хочу, чтобы они подумали о том, будут ли довольны ими потомки!

И еще один тост. За Театр эстрады! В наступающем Новом году родных моему сердцу москвичей ждет сюрприз. На площади Маяковского, в помещении, занимаемом ранее Театром сатиры, открывается Московский государственный эстрадный театр. Многолетняя мечта артистов советской эстрады, искусства массового, любимого народом, наконец-то сбывается.

Артисты эстрады ведут нужную и важную работу по обслуживанию рабочих дворцов и клубов не только столицы, но и самых глубинных пунктов нашей необъятной Родины. Они выступают в цехах заводов, в колхозах, в шахтах…

Развивать свое искусство, улучшать его, совершенствовать его им было негде. Негде было растить новые молодые кадры, новых режиссеров, художников, драматургов. Особенно драматургов, то есть людей, пишущих репертуар для эстрады. В них особая нужда. Им в новом Эстрадном театре — особое, почетное место!

В. Масс и М. Червинский, Н. Эрдман, М. Вольпин и Я. Зискинд, В. Дыховичный и М. Слободской, В. Поляков и Л. Ленч, В. Типот, А. Безыменский и Э. Кроткий, Б. Ласкин и З. Гердт, В. Бахнов и Я. Костюковский, В. Гальковский и Я. Дмитриев, В. Ардов и еще весьма немногие другие (простите, если кого позабыл!) — за ваше здоровье!

Вы да еще два-три артиста, пишущих себе репертуар сами, выручали эстраду все эти годы. Вы, разумеется, поможете и новому эстрадному театру на первых его, еще неизведанных тропах. Кто, кроме вас? А нужны еще многие другие, обладающие (непременно!) талантом сатириков. Где они?

Несколько лет назад один поэт написал на меня и напечатал в газете дружескую эпиграмму:

Так как вопрос был обращен лично ко мне, я, хотя и с опозданием, отвечаю совершенно искренне: не знаю!

Что не мне — это ясно из содержания эпиграммы. Что не ее автору — ясно из литературного качества той же эпиграммы. А вот кому?

Я сижу в новогоднюю ночь, окруженный горами книг, и все ищу, ищу, ищу и… не нахожу ответа…

Товарищи! Если в Новом году такой человек объявится, прошу сообщить! Бокал Советского шампанского за него пока остается невыпитым…

1954, 1 января