"Александр Мелихов. Любовь к отеческим гробам (Роман) " - читать интересную книгу автора

Аграфенушка, мы-то проживем, а вот люди горя тяпнут!
И сала на кабане наросло с буханку стоймя - со всеми соседями под всю
водку усидели не больше четвертой части. И снова двинули в гору: перебрались
в Заозерье на железную дорогу, устроились в вагончике - зато под
Ленинградом! Правда, старшие дочки уже стеснялись признаваться, что не имеют
своего дома. Хотя чего?
Деревянный пол, буржуйка из железной бочки, которую отец начинал
протапливать с пяти утра. Однако шапочки инея на клепках так и не таяли -
друг жизни фикус скоро зачах: второй хлеб, с величайшим почтением отзывалась
о дровах Бабушка Феня. А потом новый успех - целая комната в деревянном,
чешуйчатом от облупленной краски бараке с настоящей печкой; старшая дочь
окончила Высшую партийную школу, средняя уехала на целину, образовался
простор, на этажерке появились вязаные салфетки вместо резных тетрадочных
листочков - и снова удар, на этот раз апоплексический... Катькино поколение
детворы еще помнило дюжего дядь Петю в промасленном ватнике, спокойно
носившего в одиночку шпалы, за которые другие брались только вдвоем, и
привозившего с заработков по чемодану конфет для всего двора. Следующему же
запомнилась только странная фигура, которая, волоча ногу в солдатских
подштанниках из все той же неизносимой партии, брела через двор в съехавший
набок почерневший сортир - наш с Катькой на первое десятилетие нашего брака.
Ночные приступы буйного безумия, заставлявшие Катьку с матерью годами спать
вполглаза, запредельная, выскобленная, как палуба, нищета, пропитанная духом
параши, в которой задохнулся другой друг жизни - второй фикус... Иногда
передышки ради ненадолго сдавали отца в психушку, чтобы мучиться от
собственной жестокости - в ушах стояли его мольбы и клятвы больше так не
делать. После ночных дежурств в кочегарке Бабушка Феня часто теряла сознание
и в пятьдесят выглядела на семьдесят. Но однажды белой ночью она вывела
Катьку на крыльцо и сказала с растроганной наставительностью: ты послушай -
соловьи...
Терзания, что отец так и умер на казенной койке, начались позднее (даже
банно-малиновая отцовская сожженная лысина, которую Катька сумела разглядеть
через окно больничного барака,
- даже она высветилась в Катькиной памяти лишь через месяцы).
Сразу же все поглотили огненные знаки - ДЕНЬГИ... Сорок рублей привезла
богатая сестра-партработница, двенадцать - бедная сестра-работница, Леша
служил в Западной группе войск - впрочем, он еще на гражданке начал
попивать, а потому стремился минимизировать бесполезные расходы. Тогда как
одна только оградка требовала семидесяти рублей. Притом сварщик, многажды
сидевший за широким отцовским столом, потребовал еще пятерку за срочность. И
Дистанция, в которой покойник не сходил с Доски почета, отказалась выделить
грузовик. И плотник, друг и собутыльник до гробовой доски, потребовал
бутылку за казенные гробовые доски. И родня, выведенная Катькиным отцом из
"вуткинского" пленения, месяцами до обустройства спавшая у его
семейства на голове, внезапно впала из бедности в нищету и даже в долг не
давала больше трех рублей. А между тем Бабушка Феня готова была скорее лечь
в гроб сама, чем допустить на поминках недостаточно тугой холодец...
Сколь ни осточертело мне самоуслажденчество интеллигенции с ее вечными
борениями из-за М-принципов, все-таки еще более жуткую клоаку являет собой
нутро простых людей, поглощенных исключительно реальностями. Более всего
меня, пожалуй, поразил шуряк, отказавшийся вернуть отцовский костюм,