«ГРАНМА»

Аргентинский посол в Гватемале, не без труда полу­чив от новых властей разрешение на выезд для Че, упро­сил мексиканского коллегу выдать своему подопечному визу, купил ему железнодорожный билет до Мехико и отвез его на пригородную станцию, где посадил на поезд.

Этот поезд полз столь же медленно, как «молочный конвой», на котором год назад он прибыл в Ла-Пас. Поезд с трудом продирался сквозь густые тропические заросли, иногда приближаясь к тихоокеанскому побере­жью, иногда удаляясь от него. На пустынных станциях маячили солдатские патрули, напоминая, что страна на военном положении.

О чем думал, видя эти патрули, Че? Возможно, о том, что еще раз американские империалисты, используя местных марионеток, одержали победу. Сколько раз уже случалось такое в этих банановых республиках, сколько народной крови пролито здесь тиранами.

И все же… Несмотря на, казалось бы, непрерывные неудачи, поражения, предательства и разочарования, про­ходит некоторое время, и тот самый народ, который всего лишь недавно истекал кровью, был пришиблен, растер­зан, вновь бросается на своего извечного врага с тем, что­бы вновь через короткое время быть повергнутым в прах. В этом народе таится, по-видимому, неисчерпаемый ре­волюционный запал, который неизбежно, несмотря на тысячи поражений, приведет его к победе. Он сможет победить раньше, если будет иметь мудрых и смелых вождей. Арбенс шел правильным путем, но проявил сла­бость в годину испытаний, и поэтому его правительство пало с такой легкостью.

Мысли Че прервал робкий стук в дверь, и в купе во­шел крошечный человечек, похожий скорее на мальчика, чем на мужчину, с небольшим чемоданом в руке. Вошед­ший представился:

— Хулио Роберто Касерес Валье, ваш покорный слуга.

Не прошло и получаса, как попутчик рассказал свою нехитрую историю. Начинающий журналист, член Гвате­мальской партии труда, он направлялся в Мексику, спа­саясь от преследований.

— Зови меня Патохо, — сказал он Че. — На гвате­мальском наречии это означает Мальчик с пальчик.

Патохо, на несколько лет моложе Че, стал одним из его самых близких друзей, вторым после Альберто Гра­надоса. Патохо был коммунистом, а значит, оптимистом и, несмотря на поражение, верил в конечное торжество своих идей.

В статье, написанной по поводу гибели Патохо в го­рах Гватемалы, куда он вернулся уже после победы ку­бинской революции, чтобы с оружием в руках сражаться за свободу своей родины, Че писал о нем как о стойком коммунисте, умном, чутком, любознательном, и отмечал, что гватемальские события научили его многому. «Рево­люция, — писал Че, — очищает людей, улучшает их, подобно тому как опытный крестьянин исправляет недо­статки растений и укрепляет их хорошие качества».

Патохо, как и Че, любил поэзию и писал стихи, и это тоже сближало их. В упомянутой выше статье Че рас­сказывает, что перед отъездом с Кубы Патохо оставил ему свои стихи. Че цитирует стихотворение, написанное Патохо своей подруге:

21 сентября 1954 года они вместе с Патохо приехали в Мехико, огромный, чужой для них город, где ни у того, ни у другого не было ни друзей, ни знакомых.

Че и Патохо сблизились с пуэрториканкскими эми­грантами. Здесь сыграл роль случай. Они искали, где бы поселиться, и им указали на квартиру пуэрториканца Хуана Хуарбэ, который и сдал им скромную комнатуш­ку. Хуан Хуарбэ оказался видным деятелем Национали­стической партии, выступавшей за независимость Пуэрто-Рико, острова, оккупированного янки в 1898 году и превращенного ими в колонию. Пытаясь привлечь внима­ние общественности к бедственному положению пуэрто­риканцев, деятели Националистической партии открыли стрельбу на одной из сессий конгресса в Вашингтоне. Их партия была объявлена вне закона в Пуэрто-Рико и в Соединенных Штатах. Их лидер Альбису Кампос то­мился в одной из каторжных тюрем США, осужденный на длительное заключение.

Пуэрториканкские революционеры не могли не при­влечь симпатий аргентинца. Хотя их была всего лишь горстка, они тем не менее не страшились бросить вызов самой могущественной империалистической державе в мире, объявить ей войну, готовые в любой момент при­нять мученическую смерть. Их горячая вера в правоту своего дела, их идеализм, мужество, искренность, фана­тизм и полная безнадежность в то время добиться какого-либо успеха вызывали восхищение. Че проникся к ним симпатией и потому, что это были люди не звонких рево­люционных фраз, а дела. По крайней мере они были не баранами, покорно бредущими на убой, а настоящими мужчинами, готовыми, если надо, с оружием в руках сра­жаться за свою свободу.

На квартире у Хуана Хуарбэ проживал еще один по­литический изгнанник — молодой перуанец Лючо (Луис) де ла Пуэнте, бредивший, революцией в Перу. Ярый про­тивник господствовавшего тогда в его стране диктатора полковника Одриа, Лючо мечтал поднять на борьбу за социальное освобождение индейские массы. Со временем он станет сторонником кубинской революции, возглавит партизанский отряд в одном из горных районов Перу и 23 октября 1965 года погибнет в бою с «рейнджерами» — специальными частями по борьбе с партизанами, вы­муштрованными американскими диверсантами.

Семья Хуарбэ хоть и оказалась гостеприимной, но жила впроголодь.

Правда, для молодых еда не проблема.

«Мы оба сидели на мели… — вспоминает то время Че. — У Патохо не было ни гроша, у меня же всего не­сколько песо. Я купил фотоаппарат, и мы контрабандой делали снимки в парках. Печатать карточки нам помогал один мексиканец, владелец маленькой фотолаборатории. Мы познакомились с Мехико, исходив его пешком вдоль и поперек, пытаясь всучить клиентам свои неважные фо­тографии. Сколько приходилось убеждать, уговаривать, что у сфотографированного нами ребенка очень симпатичный вид и что, право, за такую прелесть стоит запла­тить песо. Этим ремеслом мы кормились несколько меся­цев. Понемногу наши дела налаживались…»

Че написал статью «Я видел свержение Арбенса», но его попытки устроиться на работу журналистом не увен­чались успехом.

Между тем из Гватемалы приехала Ильда. Они поже­нились. Теперь Че нужно было заботиться не только о себе, но и о жене. Пришлось искать работу. Че вновь стал торговать вразнос книгами местного издательства «Фондо де культура экономика», выпускавшего разно­образную литературу по социальным проблемам. Но про­давцом книг Че был никудышным: он больше спорил о них с издателями, чем торговал ими.

Книги продолжают очаровывать его. Чтобы иметь возможность познакомиться с новинками, Че однажды нанялся ночным сторожем на книжную выставку, где по ночам «глотал» одну книгу за другой. Наконец ему уда­лось получить по конкурсу место в аллергическом отделе­нии городской больницы. Некоторое время он читал лек­ции на медицинском факультете Национального универ­ситета, затем перешел на научную работу в Институт кардиологии. Он получил доступ в лабораторию француз­ской больницы, где экспериментировал над кошками, ко­торых покупал у одной старушки, платя песо за штуку.

Царившая тогда в Мексике политическая атмосфера не вызывала у Че особых надежд. Мексиканская револю­ция десятых годов, свергнувшая реакционный режим диктатора Порфирио Диаса, давно отгремела. К власти пришла так называемая новая буржуазия, жадная до на­живы. Она широко открыла двери страны для вторжения американского капитала, маскируя свою деятельность псевдореволюционной демагогией. Левые силы были рас­колоты, раздроблены. Коммунистическая партия, подвер­гавшаяся постоянным преследованиям, не обладала до­статочной мощью, чтобы объединить все прогрессивные силы в мощное антиимпериалистическое революционное движение.

Че полюбил Мексику, ее тружеников, ее художни­ков и поэтов, ее древнюю индейскую культуру, ее живо­писную, буйную природу, горный чистый и прозрачный воздух — лучшее лекарство от астмы, продолжавшей, как обычно, ему докучать.

15 февраля 1956 года Ильда родила дочь, нареченную в честь матери Ильдитой. «Когда родилась моя дочь в го­роде Мехико, — сказал Че в интервью с корреспондентом мексиканского журнала «Сьемпре», в сентябре 1959 го­да, — мы могли зарегистрировать ее как перуанку — по матери, или как аргентинку — по отцу. И то и другое было бы логично, ведь мы находились как бы проездом в Мексике. Тем не менее мы с женой решили зарегистри­ровать ее как мексиканку в знак признательности и уважения к народу, который приютил нас в горький час по­ражения и изгнания».

В Мексике Че встретился с Раулем Роа, кубинским писателем и публицистом, противником Батисты. После свержения Батисты он стал министром иностранных дел. Рауль Роа вспоминает о своей встрече с Геварой: «Я по­знакомился с Че однажды ночью, в доме его соотече­ственника Рикардо Рохо. Он только что прибыл из Гва­темалы, где впервые принимал участие в революцион­ном и антиимпериалистическом движении. Он еще остро переживал поражение.

Че казался и был молодым. Его образ запечатлелся в моей памяти: ясный ум, аскетическая бледность, астма­тическое дыхание, выпуклый лоб, густая шевелюра, ре­шительные суждения, энергичный подбородок, спокойные движения, чуткий, проницательный взгляд, острая мысль, говорит спокойно, смеется звонко…

Он только что приступил к работе в аллергическом отделении Института кардиологии. Мы говорили об Ар­гентине, Гватемале и Кубе, рассматривали их проблемы сквозь призму Латинской Америки. Уже тогда Че возвы­шался над узким горизонтом креольских национализмов и рассуждал с позиций континентального революцио­нера».

Этот аргентинский врач в отличие от многих эмигран­тов, обеспокоенных судьбами лишь своей страны, думал не столько об Аргентине, сколько о Латинской Америке в целом, стараясь нащупать ее самое «слабое звено». Ясно и то, что во время встречи с Роа Че таким звеном, по-видимому, Кубу не считал, хотя и был в курсе полити­ческих событий в этой стране.

Для того чтобы Куба привлекла его внимание больше, чем любая другая латиноамериканская страна, понадобилась встреча с людьми действия, с теми, кто вместо бесплодных споров призывал к немедленному выступле­нию. Отправным пунктом явилось его знакомство сначала с Раулем Кастро, а потом и Фиделем.

В конце июня 1955 года в городскую больницу при­шли на консультацию два кубинца. Они попали на прием к дежурному врачу — Эрнесто Геваре. В одном из них Че узнал Ньико Лопеса, своего друга по гватемальскому периоду. Оба обрадовались неожиданной встрече. Ньико рассказал Че, что его товарищи по нападению на ка­зармы «Монкада» вышли по амнистии из тюрьмы и те­перь съезжаются в Мехико. Они намерены подготовить вооруженную экспедицию на Кубу. Это походило на настоящее дело! Че проявил интерес, и Ньико предложил познакомить его с Раулем Кастро.

Встреча с Раулем произошла несколько дней спустя. Он рассказал об эпопее «Монкады», о зверской бойне, учи­нённой батистовской солдатней, о процессе над его бра­том Фиделем, о речи последнего на суде, ставшей впо­следствии известной под названием «История меня оп­равдает», об их злоключениях в каторжной тюрьме на острове Пинос и, наконец, о твердой решимости продол­жать борьбу против тирана Батисты.

Впечатление? Че скажет потом о Рауле: «Мне кажет­ся, что этот не похож на других. По крайней мере, гово­рит лучше других, кроме того, он думает».

Рауль тоже остался доволен своим собеседником. Он сразу в нем увидел человека, который может оказаться полезным в проектируемой экспедиции. Че обладал «гва­темальским опытом» и был к тому же врачом. Договори­лись, что Рауль познакомит его с Фиделем, приезд кото­рого из Нью-Йорка в Мехико ожидался со дня на день.

Фидель в Соединенных Штатах собирал деньги среди кубинских эмигрантов на финансирование будущей экспе­диции. Выступая в Нью-Йорке на одном из митингов про­тив Батисты, Фидель заявил: «Могу сообщить вам со всей ответственностью, что в 1956 году мы обретем свободу или станем мучениками».

На что же надеялся молодой кубинский патриот? Во-первых, на свой собственный народ, ненавидевший Ба­тисту, на его мужество и решимость, примеры кото­рых он неоднократно давал на протяжении всей своей истории. Разве в прошлом столетии не сражались кубин­цы почти полвека за свою независимость? Разве не сверг­ли они в 1933 году ненавистного диктатора Мачадо? Да и теперь: Батиста зверствует — значит, боится народа.

Фидель также надеялся на поддержку своих последо­вателей, участников созданного им «Движения 26 июля» (день нападения на казармы «Монкада»), и на сочув­ствующих. В основном это были студенты, молодые ра­бочие, служащие, ремесленники, учащиеся старших классов. Они не обладали политическим опытом, у них даже не было ясной программы, но зато было другое очень ценное качество: они беззаветно любили свою ро­дину и ненавидели Батисту.

Для этих молодых людей Фидель был настоящим вождем. Как и его последователи, Фидель был молод. Он владел ораторским искусством, обладал великолепной внешностью, безрассудной смелостью, железной волей. Он блестяще знал прошлое Кубы и безошибочно ориенти­ровался в лабиринтах современной кубинской политики. Он точно знал, против каких зол следует бороться, о чем с такой убедительностью и сказал на суде в своей речи «История меня оправдает».

Они встретились в доме у Марии-Антонии Гонсалес, на улице Эмпаран, 49. Мария-Антония — кубинка, заму­жем за мексиканцем, горячо сочувствовала молодым пат­риотам. Один из ее братьев, Исидоро, участник подпольной борьбы против Батисты, был подвергнут варварским пыт­кам в застенках тирана. Эмигрировав в Мексику, он вско­ре умер. Мария-Антония предоставила свою скромную квартиру в распоряжение сторонников Фиделя, которые превратили ее в свой штаб. Они не только кормились у Марии-Антонии, но и жили у нее. Квартира была заби­та матрасами, раскладушками, всякого рода литературой и даже оружием. Для посещавших квартиру была выра­ботана целая система условных знаков и паролей. О при­ходе конспираторов сигнализировал соседний лавочник, друг Марии-Антонии.

Случай захотел, чтобы Фидель Кастро прибыл в Ме­хико 9 июля 1955 года, в день, когда Аргентина празд­нует провозглашение независимости. Рауль сообщил ему о знакомстве с молодым аргентинским врачом, участником гватемальских событий, и посоветовал с ним встре­титься.

О чем говорили Фидель и Че во время их первой встречи? Речь шла, по свидетельству Че, о международ­ной политике. Фидель, разумеется, ознакомил Че со свои­ми планами, со своей политической программой.

— Мы начнем боевые действия в Ориенте, — говорил Фидель своему новому другу. — Ориенте — самая бое­вая, революционная и патриотическая из всех кубинских провинций. Здесь у меня больше всего единомышленни­ков и друзей. Здесь мы пытались взять штурмом казармы «Монкада». Именно здесь началась некогда борьба за независимость, продолжавшаяся тридцать лет, и ее жи­тели больше всех пролили крови и принесли жертв, они более всех проявили героизм… В Ориенте до сих пор чувствуется атмосфера этой героической эпопеи. И на рас­свете, когда поют петухи и, словно горн, будят солдат, когда над горами, покрытыми соснами, встает солнце, ка­жется, что снова встает день Яра или Байре.[14]

Фидель отмечал потом, что Че во время их встречи «имел более зрелые по сравнению со мной революционные идеи. В идеологическом, теоретическом плане он был бо­лее развитым. По сравнению со мной он был более пере­довым революционером».

О том, какое впечатление произвел Фидель на Че в эту первую встречу, Че рассказывал впоследствии:

— Я беседовал с Фиделем всю ночь. К утру я уже был зачислен врачом в отряд будущей экспедиции. Соб­ственно говоря, после пережитого во время моих ски­таний по Латинской Америке и гватемальского финала не требовалось много, чтобы толкнуть меня на участие в ре­волюции против любого тирана. К тому же Фидель произвел на меня впечатление исключительного человека. Он был способен решать самые сложные проблемы. Он питал глубокую веру, был убежден, что, направившись на Кубу, он достигнет ее. Что, достигнув ее, он начнет борьбу, что, начав борьбу, он добьется победы. Я зара­зился его оптимизмом. Нужно было делать дело, пред­принимать конкретные меры, бороться. Настал час пре­кратить стенания и приступить к действиям.

Однако оптимизм Че был сдобрен вначале изрядной долей скептицизма. «Победа, — вспоминал Че после свер­жения Батисты, — казалась мне сомнительной, когда я только познакомился с командиром повстанцев, с которым меня с самого начала связывала романтика приключений. Тогда я считал, что не так уж плохо умереть на прибреж­ном пляже чужой страны за столь возвышенные идеалы».

О каких идеалах здесь идет речь? Ответ на этот во­прос мы можем найти в «Песне в честь Фиделя», напи­санной Че вскоре после его первой встречи с лидером «Движения 26 июля». Она опубликована после гибели автора. Это стихотворение знаменательно следующими двумя строфами, которые приводятся в подстрочном переводе:

В первой строфе говорится о необходимости осу­ществления аграрной реформы, о чем до тех пор в доку­ментах «Движения 26 июля» не упоминалось. Во вто­рой — речь идет о национализации собственности амери­канских империалистов, о чем тоже, по крайней мере пуб­лично, не говорилось. Однако нет оснований сомневаться в том, что Фидель уже тогда разделял эти возвышенные идеалы.

Через некоторое время после встречи Че с Фиделем в Аргентине произошел военный переворот. Перон был свергнут и бежал за границу. Новые власти предложили эмигрантам — противникам Перона вернуться в Буэнос-Айрес. Рохо и другие аргентинцы, жившие в Мехико, ста­ли собираться домой. Они уговаривали Че сделать то же самое. Че отказался. Он не верил в возможность корен­ных изменений в Аргентине в тогдашних условиях. Те­перь все его мысли были заняты только одним — пред­стоящей экспедицией на Кубу.

Между тем эта экспедиция пока что существовала только в проекте. Чтобы ее воплотить в жизнь, было необходимо проделать гигантскую работу: достать деньги, много денег, собрать в Мексике будущих участников экспедиции, обеспечить питанием, проверить и законспи­рировать их. Организовать их в отряд. Подготовить отряд к партизанским действиям. Приобрести оружие, корабль. Обеспечить поддержку отряду на острове. И осуществить сотни других больших и малых дел. И все это приходилось делать в условиях строжайшей конспирации, скры­ваясь от батистовских ищеек, от агентов доминиканского тирана Трухильо, опасавшегося, как бы успешное восста­ние против Батисты на перекинулось и на его вотчину.

На первый взгляд вся эта затея с организацией экспедиции в чужой стране могла показаться авантюрой. Но только не для кубинца, не для обитателя Антильских островов или Центральной Америки. Еще в XIX столетии, в период борьбы за независимость, кубинские патриоты организовывали такого рода экспедиции, опираясь на Соединенные Штаты, Доминиканскую Республику, Гон­дурас, Мексику. В 40-х годах этого века было предпри­нято несколько вооруженных экспедиций из Гватемалы против тирана Трухильо. Противники диктатора Никара­гуа Сомосы вторгались в эту страну из Коста-Рики. Про­тивники венесуэльского тирана Гомеса организовывали против него повстанческие экспедиции на острове Три­нидад. И во всех этих экспедициях участвовали латино­американцы из других республик, и не только искатели приключений, но и люди, боровшиеся за прогрессивные идеалы.

Подготовка Фиделем экспедиции в Мексике была вполне закономерным явлением, так сказать, в духе ста­родавних традиций, как и участие в ней аргентинца Ге­вары.

Судя по всему, Фидель рассчитывал, что одновремен­но с высадкой отряда неподалеку от Сантьяго его сторонники, возглавляемые Франком Паисом, молодым конспиратором, соратником Фиделя, поднимут восстание и захватят власть в городе. Это могло вызвать падение режима Батисты.

По-видимому, во время подготовки экспедиции в Мек­сике не предполагалось, что основной базой повстанцев станут горы Сьерра-Маэстры. Но возможность затяжной партизанской борьбы не исключалась, и именно к ней следовало подготовить будущих повстанцев.

Для этого нужно было найти специалиста, знатока партизанской войны, который взялся бы научить бойцов отряда искусству геррильи.[15]

Нужно было обучить бойцов тактике партизанской войны, всем ее хитростям, подго­товить их физически к партизанской жизни.

Мария-Антония познакомила Фиделя с другом своей семьи — мексиканцем Арсасио Ванегасом Арройо, хозяи­ном небольшой типографии. В его типографии стали пе­чатать денежные боны, манифесты и другие документы «Движения 26 июля». Арсасио к тому же оказался спортсменом-борцом. Узнав об этом, Фидель предложил ему взять на себя физическую подготовку будущих участников экспедиции «Гранма». Арсасио не возражал. Он стал совершать с кубинцами длительные походы по окрестным холмам, учить их дзю-до, нанял зал для заня­тий легкой атлетикой. «Кроме того, — вспоминает Ар­сасио, — ребята слушали лекции по географии, истории, о политическом положении и на другие темы. Иногда я сам оставался послушать эти лекции. Ребята также ходи­ли в кино смотреть фильмы о войне».

Однако Арсасио, хоть и был полезным человеком, все же в главном помочь не мог, о партизанах он знал толь­ко то, что ему рассказывал дедушка о подвигах Панчо Вильи.

Нужного специалиста Фидель Кастро нашел в лице бывшего полковника испанской армии Альберто Байо. Полковник был даже для испанца весьма колоритной личностью. Он родился в 1892 году в испанской семье на Кубе и в детстве уехал вместе с родителями в Испанию. Со временем он закончил военное училище, воевал в Марокко, служил в Иностранном легионе, потом стал авиатором. Одновременно с военной дон Альберто занимался и литературной деятельностью: писал стихи и рассказы из солдатской жизни. Когда началась граждан­ская война, Байо встал на сторону народа и храбро сра­жался с франкистами. Он участвовал в десанте на остров Мальорку, захваченный франкистскими мятежниками, руководил подготовкой партизанских групп и отрядов. После падения республики Байо вначале эмигрировал на свою родину — Кубу, где открыл частную математиче­скую школу. Вскоре, однако, он переехал в Мексику, где, приняв мексиканское гражданство, занимался предпри­нимательством — у него была мебельная фабрика. Слу­жил инструктором в школе военной авиации и временами принимал участие в качестве «дипломированного спе­циалиста» в попытках свергнуть того или иного диктато­ра в банановых республиках Центральной Америки. В 1955 году Байо выпустил в Мехико своеобразное учеб­ное пособие под названием «150 вопросов партизану». Это сочинение было своего рода энциклопедией партизан­ской науки. По нему можно было научиться не только тому, как делать засады, взрывать мосты, приготавливать ручные бомбы и адские машины, но и тому, как устроить подкоп из мест заключения, как запустить мотор само­лета и взлететь на нем, даже научиться… художествен­ному свисту! Одним словом, постигнуть тайны партизан­ского искусства.

Само собой разумеется, что подобного рода специалист был настоящей находкой для будущих повстанцев. Фиде­лю Кастро не стоило большого труда убедить полковника, поэта, авиатора и знатока партизанских и диверсионных наук взять на себя почетную задачу соответствующе под­готовить будущих освободителей их общей родины от ти­рании Батисты.

Правда, вначале для солидности Байо запросил за свои услуги 100 тысяч мексиканских песо (около 8 тысяч американских долларов), потом согласился преподать свои науки за половину этой суммы. Дело, однако, кон­чилось тем, что полковник Байо не только не взял ни гроша от своих юных друзей, но даже продал свою ме­бельную фабрику и вырученные деньги передал учени­кам: он не сомневался, что они победят!

Вскоре дон Альберто, выдав себя за сальвадорского политического эмигранта, купил за 26 тысяч американ­ских долларов у некоего Эрасмо Риверы, бывшего бойца партизанской армии Панчо Вильи, гасиенду «Санта-Росу», расположенную в гористой, поросшей диким кус­тарником местности в 35 километрах от столицы. Туда перебазировались участники отряда Фиделя, в их числе и Эрнесто Гевара.

Фидель назначил Че «ответственным за кадры» в «уни­верситете» полковника Байо, а по существу — комендан­том этого своеобразного партизанского лагеря.

Началась усиленная подготовка будущих партизан. Байо, которого в целях конспирации стали именовать «профессором английского языка», был неутомим, на­стойчив, строг со своими подопечными. Он требовал от них строжайшей дисциплины, физической закалки, воздержания от алкоголя, чуть ли не монашеского образа жизни. С утра до вечера тренировал Байо своих учени­ков: учил их стрельбе, чтению карты, маскировке и тай­ным подходам, изготовлению взрывчатых смесей, мета­нию гранат, караульной службе, навьючивал их ору­жием, вещмешками, палатками, заставлял делать дли­тельные, изнурительные переходы в любую погоду, в лю­бое время суток.

Че воспринимал партизанскую науку со всей серьез­ностью и ответственностью. С первых же уроков полков­ника Байо у него исчезли, как он писал впоследствии, вся­кие сомнения в победе. Че являл собой пример дисцип­лины, лучше всех выполнял задания «профессора англий­ского языка». Последний ставил отметки своим учени­кам. Че всегда удостаивался высшего балла — 10 очков. «Мой самый способный ученик», — говорил о нем с ува­жением бывший полковник испанской республиканской армии.

Че не только сам учился, но и учил своих товарищей. Как врач отряда, он их учил лечить переломы, делать перевязки и инъекции. Причем предлагал себя товари­щам в качестве «подопытного кролика». В ходе «практи­ческих» занятий он получил свыше ста уколов — по одному или больше от каждого из них.

Че выполнял в «Санта-Росе» и функции политиче­ского комиссара. Кубинец Карлос Бермудес так вспоми­нает о нем: «Занимаясь вместе с ним на ранчо «Санта-Роса», я узнал, какой это был человек — всегда самый усердный, всегда преисполненный самым высоким чув­ством ответственности, готовый помочь каждому из нас… Я познакомился с ним, когда он останавливал мне крово­течение после удаления зуба. В то время я еле-еле умел читать. А он мне говорит: «Я буду учить тебя читать и разбираться в прочитанном…» Однажды мы шли по ули­це, он вдруг зашел в книжный магазин и на те неболь­шие деньги, которые были у него, купил мне две кни­ги — «Репортаж с петлей на шее» и «Молодую гвардию».

Другой товарищ по партизанской школе в «Санта-Росе», Дарио Лопес, отмечает в своих воспоминаниях, что «Че сам подбирал марксистскую литературу в биб­лиотеку для политзанятий».

Фидель Кастро в «Санта-Росе» появлялся редко. Он был по горло занят подготовкой экспедиции: добывал деньги, оружие, посылал и принимал курьеров с Кубы, вел политические переговоры с различными оппозицион­ными по отношению к Батисте группировками, писал ста­тьи, воззвания, инструкции.

Подготовка отряда шла полным ходом. Байо был до­волен своими воспитанниками и обещал закончить учебу к середине 1956 года. На Кубе Батиста продолжал звер­ствовать. Полиция подвергала противников тирана изощ­ренным пыткам, а трупы замученных выбрасывала на улицы или в море. Диктатор превратился в марионетку американских империалистов. Он порвал дипломатиче­ские отношения с Советским Союзом и другими социали­стическими странами, закрыл Общество кубино-советской дружбы, загнал в глубокое подполье Народно-социалисти­ческую партию — партию кубинских коммунистов, под­чинил профсоюзы гангстерам на службе предпринимате­лей. В стране орудовали американские капиталисты, в армии — американские офицеры, в полиции — аген­ты ЦРУ. Страна была наводнена антикоммунистической, антисоветской пропагандой. Куба действительно превра­тилась в колонию янки. Следует ли удивляться, что тог­дашний вице-президент США провозгласил Батисту за столь «доблестные» деяния надежным «защитником сво­боды и демократии», а посол США А. Гарнер не по­стеснялся охарактеризовать диктатора, известного казно­крада и взяточника, «самым честным человеком» из всех политических деятелей Кубы.

Но кубинский народ был далек от отчаяния. Кубин­ские трудящиеся, интеллигенция, студенты, школьники все активнее включались в борьбу против тирана и его американских покровителей. Подпольная печать разобла­чала преступления Батисты. Все чаще проводились ми­тинги, демонстрации, забастовки против режима. Дикта­тор был вынужден закрыть все высшие учебные заведе­ния страны. Действуя подкупом, шантажом, угрозами, он пытался заручиться поддержкой оппозиционных буржуазных лидеров. Заигрывал с церковью. Затеял строи­тельство монументальной фигуры Христа у входа в Га­ванскую гавань. В своих выступлениях говорил о про­грессе, о благоденствии нации, о патриотизме, кощун­ственно ссылаясь на пример Хосе Марти, великого пат­риота, отдавшего жизнь в борьбе за независимость. Но ни жестокий террор, ни социальная демагогия, ни политиче­ские интриги, ни хвалебные гимны в его честь американ­ских сенаторов, ни благословения кубинского кардинала Артеаги и других католических иерархов не могли при­остановить ширящегося движения против бывшего сер­жанта, а теперь генерала и самозванного президента страны Фульхенсио Батисты.

Фидель знал все это и делал все возможное, чтобы поскорей завершить все приготовления к экспедиции.

Но и агенты Батисты и ЦРУ не дремали. 22 июня 1956 года чины мексиканской охранки арестовали на од­ной из улиц столицы Фиделя Кастро, затем ворвались на квартиру Марии-Антонии, оставили там засаду, задержи­вая всех входящих. Был устроен полицейский налет и на ранчо «Санта-Роса», где полиции удалось захватить Че и некоторых его товарищей. Печать крикливыми за­головками сообщила об аресте кубинских заговорщиков. Разумеется, всплыло и имя полковника – Байо[16] — «профес­сора» партизанских наук.

Кубинские газеты, раболепствуя перед тираном, пи­сали в связи с этим, что мексиканская полиция якобы имеет доказательства, что Фидель Кастро не только член коммунистической партии, но и тайный руководитель Мексикано-советского института культуры.

Как потом выяснилось, в ряды конспираторов проник батистовский шпион Венерио. Аресты были делом его грязных рук.

26 июня в мексиканской газете «Эксельсиор» был опубликован список арестованных — среди них фигури­ровало и имя Эрнесто Гевары Серны. Газета характеризо­вала его как опасного «международного коммунистиче­ского агитатора», подвизавшегося ранее в Гватемале чуть ли не в роли «агента Москвы» при президенте Арбенсе.

«После ареста нас повезли в тюрьму «Мигель Шульц» — место заключения эмигрантов. Там я увидела Че, — вспоминает Мария-Антония. — В дешевом прозрачном нейлоновом плаще и старой шляпе он смахи­вал на огородное пугало. И я, желая рассмешить его, ска­зала ему, какое он производит впечатление… Когда нас вывели из тюрьмы на допрос, ему единственному надели наручники. Я возмутилась и заявила представителю про­куратуры, что Гевара не преступник, чтобы надевать ему наручники и что в Мексике даже преступникам их не надевают. В тюрьму он возвращался уже без наруч­ников».

Итак, казалось, что Фидель Кастро еще раз потерпел поражение в своем стремлении свергнуть тирана Батисту. Маловеры и недоброжелатели потирали руки от удоволь­ствия: как же, разве этот провал не доказал лишний раз бесплодность и несерьезность такого рода заговоров — мальчишеской игры в революцию. Тем более что незадол­го до ареста Фиделя и его друзей, 29 апреля, на Кубе группа юношей попыталась, следуя примеру героев «Монкады», захватить казарму «Гойкурия» в городе Матансас, и все участники этой операции погибли от рук палачей Батисты.

Но Фидель мыслил другими категориями по сравне­нию с его критиками. Неудачи он воспринимал как неиз­бежные издержки революционной борьбы. Поражения еще более его ожесточали, еще более укрепляли его ве­ру в конечную победу дела, которому он посвятил свою жизнь. Его одержимость, его оптимизм передавались его последователям. «Мы никогда не теряли своей веры в Фи­деля Кастро», — писал Че, вспоминая свое заключение в мексиканской тюрьме.

Арест кубинских революционеров вызвал возмущение прогрессивной мексиканской общественности. За них стали ходатайствовать бывший президент Ласаро Карденас, его бывший морской министр Эриберто Хара, рабо­чий лидер Ломбарде Толедано, знаменитые художники Давид Альфаро Сикейрос и Диего Ривера, известные пи­сатели, ученые, университетские деятели. Батиста был к тому же слишком одиозной фигурой даже для мекси­канских властей. Решив, что аресты и газетные разобла­чения похоронили планы Фиделя Кастро, мексиканские власти проявили свой «гуманизм» и после месячного за­ключения выпустили на свободу всех задержанных, за исключением двух: Эрнесто Гевары и кубинца Каликсто Гарсии. Их обвиняли в том, что они нелегально проник­ли в Мексику.

По выходе из тюрьмы Фидель с прежней энергией стал готовить свой отряд к переброске на Кубу. Он вновь собирал деньги, покупал оружие, организовывал конспи­ративные квартиры, устанавливал явки и пароли. Бой­цы, разбитые на мелкие группы, проводили военные за­нятия в отдаленных и глухих местах страны. У шведа Вернера Грина, известного этнографа, была куплена за 12 тысяч долларов яхта «Гранма», на которой предпола­галось осуществить переброску отряда на Кубу. «Гранма» была рассчитана на 8, максимум на 12 человек, а должна была уместить более 80 бойцов. Но это не сму­щало Фиделя, к тому же другого выхода не было.

Фидель использовал все свои связи для того, чтобы до­биться скорейшего освобождения Че и Гарсии. Че угова­ривал Фиделя не терять на него времени и средств, опа­саясь, как бы это не задержало отплытие «Гранмы». Фи­дель решительно ему сказал: «Я тебя не брошу!»

В тюрьме у Че во время сна украли одежду. «Тог­да, — вспоминает Ильда Гадеа, — мы решили купить ему в складчину новую, но боялись, что он не примет подар­ка. К нашему удивлению, он даже захотел сам выбрать костюм. Он выбрал костюм темно-коричневого цвета, но тут же, не прошло и получаса, подарил его Каликсто Гарсии, своему товарищу по тюремному заключению».

Мексиканская полиция арестовала и Ильду Гадеа. Но все кончилось относительно благополучно. Некоторое время спустя Ильда и Че обрели свободу. Че просидел за решеткой 57 дней. Теперь он вновь на своем посту, рядом с Фиделем и Раулем.

Полицейские ищейки продолжали следить за кубин­цами. Время от времени полиция врывалась в конспира­тивные квартиры. Газеты писали, что Фидель не угомо­нился и вновь готовит своих людей к отплытию на Кубу.

Следовало спешить с приготовлениями, иначе все пред­приятие могло действительно сорваться. Но еще столько недоделок, неувязок, не хватает оружия, боеприпасов, нет денег. На помощь приходит Франк Паис. Он приво­зит из Сантьяго 8 тысяч долларов, докладывает, что его люди готовы поднять в городе восстание.

В начале ноября полиция вновь нагрянула на не­сколько конспиративных квартир. Фидель узнал, что че­ловек, на имя которого куплена «Гранма» и на хране­нии у которого находится радиопередатчик, — его соб­ственный телохранитель, некий Рафаель дель Пино, согласился за 15 тысяч долларов выдать все группу кубин­скому посольству в Мехико. Теперь действительно про­медление смерти подобно. Фидель отдает приказ: прово­катора изолировать и всем бойцам со снаряжением и ору­жием немедленно сосредоточиться в Туспане, неболь­шом рыбацком порту в Мексиканском заливе, где у при­чала стоит на якоре «Гранма».

Под большим секретом Фидель приказывает припря­тать в Мексике в надежном месте несколько ружей. В ответ на недоуменные вопросы своих товарищей Фи­дель объяснял:

— Если нас вновь постигнет неудача, я вернусь в Мек­сику, снова соберу надежных людей и снова вернусь на Кубу — на самолете. Мы спустимся на парашютах в го­ры. И так буду делать до тех пор, пока меня не убьют или мы не освободим нашу родину от тиранов и эксплуа­таторов.

Фидель отдает последнее распоряжение: направить в Сантьяго Франку Паису условленную телеграмму со словами: «Книга распродана». Теперь Паис сможет в на­значенный срок поднять восстание в столице Ориенте.

Че с саквояжем, в котором медицинские принадлеж­ности — он ведь, кроме всего прочего, еще и врач от­ряда! — забегает домой, к Ильде, целует спящую дочь, наспех пишет прощальное письмо родителям. Оно, как и все его письма к родным, проникнуто мрачным юмором. Смысл письма следующий: дело, на которое иду, стоит того, чтобы за него погибнуть, хотя похоже, что это все равно что стучать лбом об стенку. «Не забудь твой инга­лятор, не потеряй его», — говорит ему Ильда… Но Че забывает именно ингалятор! Чего только не случается с необстрелянными партизанами…

2 часа утра 25 ноября 1956 года. В Туспане идет по­садка отряда на «Гранму». На пристани стоит шум, смех, беспорядок. Местная полиция, получившая «мордиду» — «кусок», или попросту взятку, блистает своим отсутствием. Проходит некоторое время, и 82 человека с ружьями, амуницией и прочим боевым хозяйством по­гружаются на игрушечную яхту, которая сейчас похожа на консервную банку, плотно набитую сардинами. Идет дождь, на море шторм, но отступления быть не может. Только вперед!

Че, Каликсто Гарсия и еще трое будущих повстанцев прибыли к месту посадки на «Гранму» последними.

В Туспан можно было добраться только на автомо­биле. Сойдя на одной из железнодорожных станций, Че и его друзья стали ловить попутный транспорт. «Найти ма­шину оказалось очень трудно, — вспоминает Каликсто. — Мы долго ждали на улице. Наконец остановили одну сво­бодную машину и попросили водителя довезти нас до порта. Тот запросил сто восемьдесят песо. Мы согласи­лись, но на полпути водитель, очевидно, струсил и отказался ехать дальше. Наше положение было тяжелым: и так уже было потеряно много времени, а тут еще непред­виденное осложнение…

Тогда Че сказал мне: «Наблюдай за дорогой, а шофе­ра я беру на себя». С трудом уговорил он его довезти нас до Роса-Рика, что составляло немногим более поло­вины пути, а оттуда, пересев на другую машину, мы по­ехали дальше к месту назначения. Наконец впереди по­казался маленький городок Туспан. При въезде нас встретил Хуан Мануэль Маркес и повел к реке, где у бе­рега стояла яхта «Гранма».

Опоздавшие спешат на палубу «Гранмы».

Фидель приказывает:

— Отдать концы и запустить мотор!

Перегруженная донельзя «Гранма» с потухшими ог­нями с трудом отчаливает от берега и ложится курсом на Кубу.

Бойцы поют кубинский гимн и гимн «Движения 26 июля».

Фидель сдержал свое слово: в 1956 году им пред­стоит стать героями или мучениками…