"Александр Мень. История религии. Том 1" - читать интересную книгу автора

творчества, которое непостижимым образом связует Абсолютное с относительным.
Язык первой главы Библии - это язык Мифа в высочайшем и священном значении
этого слова. Картина, образ, символ, которые там заменяют абстракцию, есть
способ выражения, необходимый для веры и присущий языку всех религий.
Интуитивные прозрения, облеченные в миф, нередко опережают и развитие
науки на много веков; для того чтобы понять ценность этих прозрений, мы
должны брать не их преходящую оболочку, но самую суть, сердцевину.
Библейское повествование по своей форме подчиняется законам симметрии,
свойственным ближневосточной поэзии /4/. Уже одно это показывает, что
Писание не претендует на научное изображение конкретного хода миротворения.
Если же мы обратимся к ядру библейской геогонии и биогонии, то найдем тезис
о творении при посредстве стихийных сил, творении, имеющем этапы
возрастания. Слово "бара" - "сотворил" - библейский мудрец употребляет,
только когда говорит о создании Вселенной, Жизни и Человека /5/. Иными
словами, космогенез имел три особых момента, определяемых творческим Словом.


x x x


Долгое время поэтический язык Книги Бытия понимали буквально - как
точное описание всех процессов миротворения. Хотя Отцы Церкви (св. Василий
Великий, Августин и др.) боролись против этого буквализма, он надолго
восторжествовал. Только с эпохи Фомы Аквината, когда началась необходимая
дифференциация научной и религиозной сфер, открылся путь к различению в
Библии формы и содержания /6/. На таком различии настаивал в XVII веке
великий астроном Иоганн Кеплер. "Это достойное порицания злоупотребление
Библией, - писал он, - когда в ней ищут ответов на вопросы естествознания"
/7/. Однако изживание старой ошибки потребовало еще немало времени. Когда
стала распространяться идея эволюции, одни с упорством отстаивали
буквальность "шести дней творения", а другие находили повод насмехаться над
библейским учением.
А между тем именно в Библии, в отличие от греческих, вавилонских,
индийских писаний, мы впервые находим понятие о мире как об Истории,
Становлении и Процессе. Мифы и философские системы древности по существу
стояли вне прошлого и будущего; для них Вселенная вместе с богами, людьми и
низшими существами пребывала в бесконечности круговоротов и циклов.
Библейским же пророкам первым открылась внутренняя устремленность мира к
совершенству.
Казалось бы, идея развития Вселенной и жизни могла гармонически
сочетаться с этим учением Библии. Но в средние века был слишком велик
авторитет античной науки, которой трансформизм был чужд. От ее гипноза долго
не могли освободиться философы и богословы. Это тем более понятно, что
ученые от Аристотеля до Линнея и Кювье считали постоянство видов бесспорным
фактом; а теории эволюции, которые предлагали Гете, Бюффон, Сент-Илер, Эразм
Дарвин, Ламарк, Лайель, Спенсер, долго не встречали поддержки в научном мире
/8/.
Успех эволюционизма следует приписать не столько книге Дарвина, сколько
интеллектуальному климату Европы середины XIX века. Теория Дарвина отвечала
общей тенденции искать естественное объяснение происхождению мира и