"Александр Мень. У врат Молчания (Духовная жизнь Китая и Индии)" - читать интересную книгу автора

эта накипь теорий и малых знаний внезапно осыпается и ощущение тайны снова
возвращается к нам... Откуда я пришел? Как оказался в этом мире среди звуков
и блеска красок, боли и радости, среди сумятицы слов и обликов? Куда я иду?
Почему и для чего? Есть ли какой-то смысл в том, что я попал в эту жизнь,
или же все бесцельно несется неведомо куда, как облака в небе? Странное это
чувство, но если оно пробудилось, от него не так просто уйти. У него есть
верный союзник, который напоминает о себе, когда мы пытаемся оттеснить свое
вопрошающее "я" в темноту и отдаться течению внешнего мира. Этот союзник
мысль о конце, о пределе жизни. Он-то и заставляет нас вновь обращаться к
нашему "я", когда его охватывает тоска на рубеже Неведомого. И тогда снова,
на этот раз почти в отчаянии, спрашивает себя человек: куда я иду? Что будет
со мною? Вот почему индийский юноша Начикет не пожелал ни слонов, ни золота,
а предпочел найти решение самой важной из мировых загадок. Вот почему за
всеми вопросами Упанишад кроется один, который и тревожит более всего: есть
ли смысл в человеческом существовании? Как связан тленный с Нетленным, с
Вечностью? Ведь только через эту связь человек приобщается к подлинной
жизни.
На этот вопрос мудрецы-брахманы отвечают, на первый взгляд, просто:
наша гибель в авидъи, в неведении. Человеку нужно лишь осознать, насколько
глубоко он сам укоренен в Бессмертном. Но его беда в том, что он не замечает
этого, а, следовательно, остается во власти Смерти. Высшее знание заключает
в себе возможность освобождения от распада. Блажен тот, кто удостоился
открыть в себе всеобщий Дух.
Напрасно люди ищут это высочайшее знание в старых книгах. Они не
откроют путь к бессмертию. Чхандогья осуждает тех, кто, изучив Веды,
воображает себя всезнающим, а Мундака с презрением говорит об обрядах как о
дырявом судне/1/. Древние ритуалы не могут открыть человеку Непреходящее.
"Для того, кто не знал этого Непреходящего, - говорит Брихадараньяка,
кто совершает возлияния и жертвоприношения в этом мире, предается
воздержанию в течение многих лет, все это становится конечным. Поистине
жалок тот, кто, не зная Непреходящего, покидает мир"/2/.
Поэтому ученик с мольбой взывает к своему гуру: "Веди меня от
нереального к реальному, веди меня из тьмы к свету, веди меня от смерти к
бессмертию"/3/.
Древние обращались с надеждой к зримому миру, боготворили Солнце,
пьянящий напиток Сому, чтили сотни богов, которые, как им казалось,
наполняли пространство, горы, джунгли и дома. Теперь человек отвращается от
завораживающей панорамы и пытается пробить дорогу к Сат Экам, Единому
Сущему/4/.
Когда Яджнявалкью спросили, сколько существует богов, он сначала назвал
каноническую цифру ведийской мифологии: три тысячи триста три. Но потом,
когда ученик, чувствуя, что наставник не сказал ему всей правды, продолжал
спрашивать, Яджнявалкья ответил: это - только проявления, богов же тридцать
три. А в конце концов, уступая настойчивым просьбам, он признал, что в
сущности Бог только один/5/.
Если боги и существуют, то они - лишь отдельные волны единого моря
Божества. "Он - единственный, не имеющий цвета, многоразлично прилагающий
свою силу, создающий много цветов для скрытой цели, в нем в конце и в начале
растворена Вселенная, он - Бог; пусть одарит он нас чистым восприятием. Он
поистине Агни, он - Адитья, он - Ваю, он - луна, он - поистине чистое"/6/.