"Д.С.Мережковский. Религия" - читать интересную книгу автора

ничего современного!" - Неправда, современного-то именно в нем все еще
слишком много; этот страх смешного - наследие скептического XVIII,
предвестие позитивного XIX века - и есть тот "внезапный демон иронии",
который мучил и Байрона, и Лермонтова. Действительно, под властью этого
демона, "нового алкорана" не создашь, Азии ни в самой Азии, ни в Европе, то
есть в России, духовно не победишь. "От великого до смешного только шаг". И
этот шаг он сделал - не тогда, как по снегам России бежал от старого лентяя,
который, почитывая романы мадам Жанлис, заставил-таки славную армию есть
лошадиное мясо, - нет, Наполеон был, действительно, смешон, когда испугался
смешного в глазах рыночной торговки.
Вот Ахиллесова пята героя, вот человеческое тело, "человеческое мясо",
в этом теле из бронзы, в этой душе из мрамора - то уязвимое, голое, что и Л.
Толстому, если бы он сумел этим воспользоваться, дало бы возможность
сделать, хотя бы на одно мгновение, великого малым, страшного смешным, не
только в глазах лакея Лаврушки и князя Андрея.
Может быть, впрочем, Наполеон разделял эту уязвимость со всеми вообще
доныне являвшимися людям героями; может быть, в глубине вообще всякой
трагедии есть нечто комическое, в глубине всякого ужаса человеческого есть
смех божеский?
Как бы то ни было, а до Антихриста ему далеко: по сравнению со всеми
вообще доныне являвшимися людям героями; может домашний зверь; и ежели,
рядом с Наполеоном толстовским, исторический кажется гигантом, то, может
быть, окажется он, действительно, маленьким, по сравнению с тем, кого он
только предвещает?
И все-таки:

Да будет омрачен позором
Тот малодушный, кто в сей день
Безумным возмутит укором
Его развенчанную тень.

"Позор" этот мы и переживаем в современной русской литературе, хотя его
не чувствуем; напротив, теперь-то и празднуем, как никогда, годовщины
всевозможных слав; и даже славу Пушкина принимаем без малейшей неловкости за
свою собственную, современную славу. Все реже, все глуше становятся голоса,
предупреждающие о том, что в русской литературе происходит нечто неладное,
хотя и безмолвное, подземное, но тем более жуткое.
Достоевский заметил однажды, что главные действующие лица в
произведениях Л. Толстого принадлежат к "средне-высшему кругу". Да, именно к
средне-высшему, не только по сословному, как разумел Достоевский, но и по
духовному уровню. Это "унижение высокого" (опять слово Пушкина) в пользу
"средне-высшего", то есть все-таки серединного, посредственного, в пользу
хотя и безуховски, ростовски, барственно, но все-таки духовно мещанского,
или, выражаясь о некрасивом чужеземном предмете некрасивым чужеземным
словом - в пользу "буржуазного", конечно, в самом широком, обобщающем смысле
"буржуазного" - это унижение началось еще там в "Войне и мире", с унижения
Наполеона, и до сей поры продолжается во всей русской литературе, в том, что
мы теперь переживаем, не как явный упадок, не как острую болезнь
"декадентства", а как постепенное погружение в умеренно-демократические
консервативно-либеральные серенькие сумерки, как почти незаметный спуск под