"Д.С.Мережковский. Франциск Ассизский ("Лица святых от Иисуса к нам" #2)" - читать интересную книгу авторасовершенная?"
- В чем? А вот в чем, - ответил Блаженный. - Мокрые от дождя, грязные, голодные, придем мы в обитель ужо, и, если брат-привратник, не отворяя, крикнет нам в сердцах из-за ворот: "Кто вы такие?" - и мы ответим: "Два брата из ваших!" А он - нам, еще сердитее: "Лжете! Много вас, дармоедов, бездельников, шляется; хуже воров, бедных людей грабят, выманивая милостыню!" И, выругавшись так, уйдет и оставит нас в дворе, в снегу, в мокроте, в холоде и голоде. Когда же снова мы постучимся, - выскочит, вытолкает нас с крыльца, взашей, крича в ярости: "Вон! чтоб духу вашего здесь не было, мерзавцы!" И когда уже наступит ночь, мы, в темноте, полузамерзшие и мучимые голодом, в третий раз начнем стучаться, плача и моля пустить нас ради Христа, чтоб где-нибудь только, в углу, на сухом месте, прилечь, - выскочит опять из ворот, кинется на нас, как бешеный, ругаясь дурными словами: "Ах вы такие-сякие, чтоб вас нелегкая! Ну погодите ж, проучу я вас, как следует!" И, схватив нас за куколи, повалит в снег и в грязь и начнет таскать и бить суковатою палкою так, что живого места на теле нашем не останется, - вот если тогда мы рады будем терпеть за Того, Кто претерпел за нас бoльшие муки, вот это, это, это, брат мой, Лев, радость будет совершенная!"[65] XXXVII Кажется, и среднему человеку сравнительно легко увидеть если не глубоким, религиозным, то хотя бы только поверхностным эстетическим зрением, человеческом теле, - прекраснее, чем та радость, древняя, - солнце внешнее на золотистом теле Парфенонских мраморов, - это увидеть и понять сравнительно легко; но что это возможно и действительно не только для одного из миллионов людей, - "Избранного", "Святого", а для всех, - это среднему человеку понять так же трудно, как верблюду пройти сквозь игольное ушко. Кажется, высшее, что среднему человеку здесь доступно, - увидеть только ослепительно, сквозь игольное ушко, сверкнувший луч солнца, умилиться, вздохнуть и "отойти с печалью" к единственно для него, среднего человека, возможному делу жизни - заботе о том, "что есть и пить и во что одеться" сегодня, и завтра, и во все дни жизни его, до конца, - потому что слишком очевидно, что среднему человеку делать с этим нечего. Но вот что удивительно: раз увидев это, хоть издали, ослепившись этим, хотя бы сквозь ушко игольное, - это забыть так, как будто никогда он этого не видел, и среднему человеку невозможно; в памяти если не ума, то сердца что-то навсегда от этого останется. "Вот в чем радость будет совершенная", - кто бы это ни услышал из уст Франциска, - умный или глупый, добрый или злой, счастливый или несчастный, - если он только живой человек, - почувствует, хотя бы на миг, чтоб в следующий миг забыть, - что-то для себя действительно сущее; вспомнить, хотя бы только как бесконечно смутный, забытый сон, что это и с ним было когда-то и, может быть, снова будет. Очень вероятно, что он почти или даже совсем не услышит, что в этот миг скажет ему сердце, потому что к сердцу своему люди вообще глухи; но так же вероятно, что оно у него дрогнет, как сердце умирающего от жажды в пустыне - от вдруг услышанного шума вод подземных; дрогнет сердце его, и скажет: "Вот оно, вот чего я |
|
|