"Д.С.Мережковский. Лица " - читать интересную книгу автора

Дмитрий Сергеевич Мережковский

Лица

ИОСИФ ПИЛСУДСКИЙ[1]

Вы хотите, чтобы я рассказал мое впечатление от беседы с Начальником
Государства. Боюсь, что это трудно будет сделать. Вот одна из тех минут,
когда я чувствую себя плохим рассказчиком, плохим писателем. Да ведь и
всегда главное в живой беседе, в слове изреченном - неизреченно; это главное
есть внезапное чувство, волнение, улыбка, взгляд, молчание, молния, музыка.
А как изобразить молнию, рассказать музыку?
Что же касается до деловой стороны беседы, может быть, важной и
обильной последствиями, то я не хочу касаться ее, во-первых, потому, что не
знаю, имею ли на то право, а во-вторых, потому, что я обращался к Иосифу
Пилсудскому не как политический деятель к Начальнику Государства, а как
человек к человеку.
Мне всегда казалось, что современная религия непоклонения героям,
неблагоговения перед великим, оплевания святого, неподчинения духовным
властям, детского, рабского бунта есть главный источник современного
хамства. Моя религия - противоположная. Ее завет гласит: нет на земле ничего
более достойного поклонения, чем отблеск лика Божьего в лице человеческом, в
Герое. Герой все еще, и в наши дни, как было древле, как будет всегда, есть
непреложное Богоявление, Теофания.
Когда он вошел в комнату, на меня "повеяло веяние тихого ветра", о
котором говорится в Третьей Книге Царств; я сразу почувствовал: да, это Он,
Герой, ens realissimum, "существо реальнейшее", как выразился Ницше о
Наполеоне.
Я узнавал и не узнавал этот образ, повторяемый в изображениях
бесчисленных: небольшую, коренастую фигуру Солдата и Рабочего, лицо то
усталое, почти старое, то бессмертно юное; крутой, нависший, выпуклый лоб,
изборожденный глубокими поперечными морщинами, как твердый камень - резцом
ваятеля; крепко сжатые губы "великого молчальника", и под упрямо
насупленными, торчащими рыжими бровями странно светлые глаза, то
затуманенные, то опрозрачненные, с неизъяснимым взором, смотрящим внутрь,
ясновидящим. Я знал, что образ этот будет изваян, "вековечнее меди", резцом
великого ваятеля, Истории.
Я начал говорить и не мог. Кажется, главное в волнении моем была
неожиданность, удивление - удивление простоты. Я думал: будет величаво,
торжественно, - и вот как просто.
В Бельведерском дворце - простая, тихая комната; простое, тихое небо в
открытом окне, туманно-серое, над туманно-зелеными Лазенковскими кущами. И
он - тихий, простой, как небо.
Я начал говорить по-французски. Он тотчас же свел на русскую речь.
- Вам удобнее так? - спросил с милой улыбкой.
Заговорил тихо - и я сразу утих. Точно век знакомы. Какая между нами
бездна и какая близость! Друг. Брат.
О чем же мы говорили? Я бы не мог передать в кратких словах содержания
полуторачасовой беседы и, если бы мог, повторяю, не хотел бы. Попытаюсь
отметить только отдельные точки, звуки этой музыки, искры этого огня.