"Д.С.Мережковский. Лица " - читать интересную книгу автора

Нечаянною радостью было для меня то, что он все понимал с полуслова, с
намека, с одного взгляда, улыбки, молчания.
Кажется, современные люди погибают не столько от глупости, недостатка
ума, сколько от недостатка воображения, того сочувственного воображения
сердца, которое в сердце вещей заглядывает глубже, чем самый зоркий ум. Я не
сомневаюсь, что если бы люди, не те или другие, а просто люди, обитатели
планеты Земля, могли вообразить то, что сейчас происходит на шестой части
этой планеты, в России, то они этого ни минуты не вынесли бы и вдруг, все
вместе кинулись бы и прекратили бы этот невообразимый ужас.
Вот этим-то даром воображения сердечного, даром "интуиции",
"ясновидения", который Мицкевич считает главным даром славянского племени,
Иосиф Пилсудский обладает в такой степени, как никто из современных
политиков.
- Я - романтик и реалист в одинаковой степени, - определил он себя
самого в беседе со мной как нельзя лучше.
Когда я рассказывал ему о большевицком ужасе, у меня было такое
чувство, что он все уже знает, видит отсюда так же, как я это видел сам.
К моему рассказу прибавил только две черточки. Анекдот о бердичевском
буржуе, спасенном от большевиков, который обновил галстух: "Подумайте
только, подумайте, ведь два года не носил галстуха!" - чуть не заплакал
несчастный. И еще рассказ об украинских кладбищах, о внезапно колосящихся
жатвах новеньких крестиков по уходе большевиков.
- Но есть же и у России дно. Когда-нибудь дойдут до дна - провалятся...
- Бойтесь русского дна, господин Маршал: это дно бездны, а бездна
втягивает. Бойтесь русского дна за Польшу и за Европу.
Он опять помолчал, и я понял что он так же видит дно, как я.
Речь зашла о реставрационном, погромном тыле Колчака, Юденича,
Деникина.
- С русской реставрацией у Польши никакого соединения быть не может.
Лучше все, чем это. Лучше большевизм! - воскликнул он с грозным гневом, и
глаза его сверкнули.
Он говорил со страшною силою. Я почувствовал, что тут крепко, не
потрясаемо. Я радовался; но как мне было уверить его, чем доказать, что не я
один радуюсь, не я один чувствую так же, как он, а вся Россия?
- Что же нам делать, нам, полякам и вообще европейцам? - продолжал он
спокойнее. - Нельзя от людей требовать гениальности; большинство - люди
среднего здравого смысла; на них и опирается всякая политика. Они верят
тому, что видят, а видят они только две России - старую, царскую, и новую,
большевицкую. Надо было сделать выбор между этими двумя Россиями, потому что
третьей нет...
- Есть.
- Где же, где? Мы только ее и хотим и ищем. Укажите же, где она?
Что мне было ответить, на что указать? На русский Париж, Лондон,
Берлин? Кого назвать? Милюкова, Маклакова, Сазонова, Керенского?
Я вспомнил "колосящуюся" жатву новеньких крестиков и ответил:
- Третья Россия не здесь, а там, в России.
- Вы это знаете? Верите?
- Верю.
Мне стало страшно: что, если он покачает головой и скажет тихо и
просто: "А я не верю". Но он отвернулся молча и посмотрел в открытое окно