"Д.С.Мережковский. Россия и большевизм " - читать интересную книгу автора

Франция была уже раз светочем мира и будет им снова: вот где наши
надежды встречаются с вашими.
Франция - свет с Запада, Россия - свет с Востока: когда эти два света
соединятся, то исполнится предсказанное русским пророком всемирное
соединение народов в духе и в истине, единственное спасение человечества.
Франция только что прошла через великое испытание; Россия сейчас
проходит через испытание еще большее. Сколь ни различны эти два испытания,
сокровенный смысл их - один: утверждение Свободы, Прав Человека, Прав
Личности не только внутри, но и вне, не только для своего, но и для всех
народов; всемирное объединение не мечом и огнем, а в духе и в истине.
Мы собрались сюда из многих земель, из многих народов, в эту минуту,
столь грозную для каждого из народов и для всего человечества, - собрались
по зову Франции в тот святой город, где родилась Свобода, в город Париж,
доныне сердце мира, солнце мира.
И вот почему я не сомневаюсь, что вы, французы, и вы все, друзья
Франции, скажете вместе с нами, русскими: во имя свободы мира, во всех
испытаниях, во всех поражениях и победах, да будет вечен наш союз.

1925-1825 гг.[21]

Кажется, я недаром начал писать "14 декабря" в 1915 - 16 году, накануне
революции. Да, и вообще все чаще кажется, что не совсем верна пословица: "От
слова не станется". Нет, иногда и станется. Только - что сказал: "Грядущий
хам", и вот уже пришел; только - что сказал: "Петербургу быть пусту", и вот
уже пуст. Правда, легче предсказывать дурное, чем хорошее...
Повторяли - заклинали: "Дом, гори! Дом, гори!" и вот, вместо отчего
дома - даже не куча пепла, а то, что и назвать непристойно, - С.С.С.Р.
Как сейчас помню: солнечно - снежным, февральским утром, сижу за
рабочим столом, в моей петербургской комнате, окнами на Сергиевскую улицу, и
пишу о темном, оттепельном декабрьском утре на Сенатской площади, вдруг
выглянул в окно и вижу: маленькая кучка солдат вежливо останавливает
великолепный собственный автомобиль; из него выходит старая дама в трауре с
молоденькой барышней, а "товарищи" садятся в него: и опять все тихо на
пустынной улице. Но сердце у меня захолонуло: я уже знал, - помнил, что
"началось"... О, это страшное чувство знания - воспоминания - повторенья
вечного!
Все это уже было когда-то.
Но только не помню, когда...
А "Дневник Сергея Муравьева" я дописывал в Дружноселье, по Варшавской
железной дороге, в старом барском доме, начала 19-го века, в глухую осень,
когда по соседним лесам и болотам пробиралась "дикая" дивизия. Как хотелось
верить тогда, что Корнилов кончит то, что начал Сергей Муравьев, хотя и
тогда уже знал - помнил, - что вера моя безумна!
Помню также: почти накануне бегства моего из России, товарищ Ионов,
комиссар петербургского госиздательства, "главный начальник по делам
печати", предлагал мне прочесть лекцию на каком-то ихнем торжестве в честь
Декабристов, в Зимнем дворце, в "Белой зале с колоннами"; он убедительно
повторял и настаивал, что зала "Белая, с колоннами". Я тогда сподличал:
вместо того, чтобы прямо ответить, что не буду читать палачам о жертвах,
отговорился мнимою болезнью горла - голоса-де не хватит для такой огромной