"Д.С.Мережковский. В тихом омуте (о Леониде Андрееве)" - читать интересную книгу автора

могу плакать об одном... Жизнь везде... Смерти нет", - "А Николай? А сын
твой?" - "Он в тебе, он во мне, он во всех, кто свято хранит благоухание его
души. Разве умер Джордано Бруно?"
Базаров говорил спокойно: "Умру - лопух вырастет". А Сергей Николаевич
прибавляет восторженно: и в лопухе буду я. Но полно, так ли? Ведь я, да не
я; ведь самого драгоценного, единственного, неповторимого, что делает меня
мною - Петром, Иваном, Сократом, Гете, - в лопухе уже не будет. Не только
человека, но и травяную вошь можно ли насытить таким лопушным бессмертием? И
не сообразнее ли с человеческим достоинством вовсе не быть, чем быть в
лопухе. Снявши голову, по волосам не плачут; уничтожив личность, не
притязают ни на какое реальное бессмертие. Говоря откровенно, мне бы
хотелось, чтобы с моим уничтожением все уничтожилось; впрочем, так оно и
будет: если нет личного бессмертия, то со мною для меня все уничтожится.
"Разве умер Джордано Бруно?" Еще бы не умер! Издох, как пес, хуже пса,
потому что животное не знает, что с ним делается, когда умирает, а Джордано
Бруно знал. Знал и то, что "лучше быть живым псом, нежели мертвым львом".
Перед несомненной "гниющей массой" что значит сомнительное нетление в славе,
в памяти человеческой? Попробуйте-ка фотографическим снимком с детей утешить
Рахиль, "плачущую о детях своих, потому что их нет". А ведь по сравнению с
реальностью живого человека между этими двумя реальностями умершего - в
памяти человеческой и на фотографической пластинке - нет существенной
разницы. Утешать таким бессмертием все равно что кормить нарисованным
хлебом: пустая риторика или злая шутка.
"Как это бездушно!" - отвечает Маруся, дочь Сергея Николаевича, на все
его утешения. Он, впрочем, и сам, кажется, чувствует, что тут что-то
неладно, и пытается приставить к ветхой одежде новую заплату, к позитивной
религии человечества мистическую идею "сверхчеловека", "человекобога".
"Сын вечности - так когда-нибудь назовется человек... Привет тебе, мой
неизвестный и далекий друг... Душа человека - алтарь, на котором совершается
служение сыну вечности".
Но со смертью-то как же все-таки быть? Ежели "сын вечности" смертен и
лопух из него вырастет, то чем он лучше мертвого пса? А ежели бессмертен, то
как его победа над смертью могла совершиться без чуда, чудо без Бога? И
почему легче верить в грядущего сына вечности, чем в пришедшего Сына
Божиего? Воскресение Христа - воскресение всех; бессмертие "сына вечности" -
смерть всех. Все умирают, чтобы он один жил. Человечество - навоз,
удобряющий почву, на которой распустится этот единственный цветок
бессмертия.
"Как это бездушно!" Не только бездушно, но и возмутительно до скрежета
зубовного. Помилуйте, едва перестали мы быть пушечным мясом для Наполеона,
как нас приглашают сделаться гниющею падалью для "сына вечности". Не знаю,
как другие, а я заранее от этой чести отказываюсь, "почтительнейше билет мой
возвращаю". Пропадать так пропадать - пусть уж лучше из меня обыкновенный
лопух вырастет. Если вообще кому-нибудь кланяться, то я предпочитаю
поклониться доброму старому кесарю, какому угодно самодержцу, тирану,
насильнику, только бы не этому гнусному божку, который восседает наверху
исполинской горы, сложенной из костей человеческих.
Может быть, впрочем, Сергей Николаевич не столько бездушен, сколько
просто глуп, так же как Василий Фивейский, и так же заблудился в двух соснах
метафизики. С одной стороны, говорит о "железной силе тяготения, все миры