"Д.С.Мережковский. В тихом омуте (о Леониде Андрееве)" - читать интересную книгу автора

рубашках-косоворотках и студенческих тужурках, которые в религиозном
сознании ушли немногим дальше Писарева и Чернышевского. С Богом навсегда
покончено, так думали они вчера; а сегодня не то чтобы подумали иначе, но
зашевелилось у них что-то на дне прежних дум, как большая рыба в мутной
воде. Откуда, что, зачем - они еще сами не знают. Со старой дороги не
свернули, а только зашли в тупик и уперлись лбом в стену. Конечно, жаль
лбов, ну да ничего, пусть поколотятся, и если даже кто-нибудь разобьет себе
голову, зато другие поймут наконец, что религия - не пустое место; а может
быть, и достучатся до той двери, о которой сказано: стучите, и отворится.

ГЛАВА III

Главная и непоправимая беда священника Василия Фивейского не в
бесчисленных и фантастических бедах, а единственно в том, что он глуп; не
просто не умен, а именно глуп, потому что истинная глупость заключается не
столько в отсутствии ума, сколько в его несоответствии с прочими свойствами
души, главным образом - с волей. Слишком большая воля при малом уме приводит
к глупости или к сумасшествию, ибо и глупцы, так же как умные, может быть,
даже чаще умных, сходят с ума. Во всяком случае, для автора, не желающего
принимать на себя ответственность за глупость героев, самый удобный исход -
сводить их с ума.
Сказано: не оспаривай глупца. Это верно в частных делах. Но когда
глупость становится явлением общественным, как в настоящее время происходит
в области религиозной метафизики, то приходится спорить.
Итак, согласимся с Андреевым, что Василий Фивейский не просто глуп, а
только недостаточно мудр, кое-чего не знает, что знает за него автор, и
вместе с тем беспредельно несчастен, обижен судьбой, людьми и Богом. Пройдя
через горнило страданий, он вынес из него ту огненную веру, которая двигает
или должна бы, по вере верующих, двигать горами, воскрешать мертвых. И вот в
церкви во время отпевания покойника он подходит к гробу, "подымает
повелительно правую руку и говорит разлагающемуся трупу:
- Тебе говорю, встань!"
"Но неподвижен мертвец". Тогда о. Василий "понимает все", проклинает
Бога, и так как не имеет силы сделаться мудрым без Бога, то сходит с ума.
Это значит: нет веры без чуда; но не может быть чуда и, следовательно,
не может быть веры.
Нельзя ли, однако, сказать и обратно: не может быть чуда без веры, а
так как нет веры, то нет и чуда?
Весь вопрос в том, верит ли о. Василий. Он думает, что верит, упорно
твердит: "Верую, верую, Господи!" - но думать, что веришь, и верить - не
одно и то же. Мы о вере о. Василия слышим, но веры его не видим. Мы только
можем догадываться, что согласно с тем, что он считает своей верой, Бог
посылает верующим все житейские блага и охраняет их от всех житейских бед;
пока Бог это делает, есть вера, а перестал - и вере конец.
У моего друга была бабушка, богомольная старушка; когда она заболела
раком, то сперва молилась об исцелении, а потом, видя, что молитва не
помогает, рассердилась и велела вынести иконы. Может быть, и я так же
сделаю, потому что слаб человек и предела слабости своей не знает. Но я
все-таки не могу не сознавать, что такая вера не выше безверья или суеверья
шамана, который за исполненную молитву мажет своего боженьку сметаной по