"Д.С.Мережковский. В тихом омуте (о Леониде Андрееве)" - читать интересную книгу автора

губам, а за неисполненную бьет по щекам.
Умен или неумен сам о. Василий, от Бога-то он, во всяком случае,
требует неумного чуда. В самом деле, что произошло бы, если бы мертвец встал
из гроба? Увидев чудо, неверующие поверили бы? Воскресивший Лазаря думал
иначе: если Моисея и пророков не слушают, то если бы кто и из мертвых
воскрес, не поверят.
Одно из двух: или Христос не воскрес; тогда во что же верит о. Василий,
и не для того ли воскрешает он мертвого, чтобы поверить в Бога помимо
Христа? Или Христос воскрес, и во Христе - мертвые; тогда иное воскресение,
не властью Христовой, а властью о. Василия, есть чудо не только помимо, но и
против Христа - чудо антихристово.
О. Василий воскресающий вовсе не думает о Христе воскресшем; ему до
него дела нет, потому что в лучшем случае по глупости человеческой, в
худшем - по гордости бесовской он себя самого ставит на место Христа, на ту
страшную высоту, где одним человеком за все человечество решается вопрос,
быть или не быть религии; и на этой высоте, как Христа на "крыле храма",
искушает о. Василия дьявол: Если Ты Сын Божий, бросься отсюда вниз. Вместо
того, чтобы ответить со смирением и мудростью Христовой: Сказано: не искушай
Господа Бога твоего, - он бросился и разбился.
Когда он уже "понял все", ему чудится в мертвеце то живой сын-идиот,
выходящий из гроба, то снова неподвижный труп; "и так - безумно двоится
гниющая масса". Андрееву кажется, что это только бред, галлюцинация; но,
может быть, сам Андреев еще не "все понимает", и тут есть нечто большее;
может быть, по вере чудо: вера бесовская - и чудо бесовское?
Когда ожидаемое чудо нетления не совершилось над святым старцем Зосимою
и, по стыдливому слову монахов, он "упрекал естество", или, по циничному
слову нигилиста Ракитина, "старец протух", Алеша Карамазов подходит, хотя и
с другой стороны, к тому же вопросу о "тлетворном духе", как Василий
Фивейский. "За что? Кто судил? Где же Провидение и перст Его? К чему сокрыло
Оно свой перст в самую нужную минуту и само захотело подчинить себя слепым,
немым, безжалостным законам естественным?" Ответ - Кана Галилейская:
"Что это? Что это? Почему раздвигается комната? Ах, да это брак,
свадьба, вот и гости... Но кто это? Кто встает там из-за большого стола?
Как?.. И он здесь? Да ведь он во гробе... Но он и здесь... Да, к нему
подошел он, сухенький старичок, с мелкими морщинками на лице, радостный и
тихо смеющийся. Гроба уже нет, и он в той же одежде, как и вчера сидел с
ними, когда собрались гости. Лицо все открытое, глаза сияют. Как? Это он,
стало быть, тоже на пире, тоже званный на брак в Кане Галилейской?"
Для Андреева, как и для нигилиста Ракитина, это, конечно, бред,
галлюцинация - "безумно двоится гниющая масса". Но для Алеши тут нечто
большее; он знает не внешним, а внутренним знанием, что это не только
видeние, а подлинное видение высшей потусторонней реальнейшей реальности. И
плоха та критика познания, которая вздумала бы отрицать эту реальность. Не
ужасает Алешу, а радует, как совершающееся чудо нетления, то, что тлеющее
тело "двоится", что оно одновременно в двух порядках, и в эмпирическом - там
в гробу, в "тлетворном духе", и здесь, в трансцендентном, - на пире
нетления, со Христом воскресшим. И пусть еще Алеша не знает, как эти два
порядка соединить окончательно, - он уже всем существом своим знает, что в
единой точке мира, в плоти Христа воскресшего совершилось последнее
соединение двух порядков - единое, единственное чудо.