"Д.С.Мережковский. Лютер ("Реформаторы" #1) " - читать интересную книгу автора

"Ах, две души живут в моей груди", - мог бы сказать и он, как Фауст.
"Две души" - два Бога, светлый и темный, добрый и злой. Бог и противобог -
диавол: эта не побежденная христианством манихейская двойственность - первая
точка всего Лютерова, так же как Августинова, религиозного опыта.
Так же боится маленький Мартин Отца Небесного, как земного, когда
прячется от него после побоев. "Страшно впасть в руку Бога Живого", - это,
прежде чем скажут уста, почувствует детское сердце, бьющееся, как пойманный
и в ладони руки зажатый птенец.
Страшен Отец; страшен и Сын. Лютеру в детстве представлялся Христос,
каким он видел Его в церкви, - восседающим на радуге, беспощадным Судьею - и
каким слышали Его в немолчных громах Dies Irae, потрясающих ступенчатые
своды соборов средних веков. "Имя диавола мне было менее страшно, чем имя
Христа".[111] "Мы, дети, бледнели при одном только имени Его, потому что нам
изображали Его неумолимо строгим и всегда на нас разгневанным Судьею...
"Господу служите с трепетом", - этот стих псалма огорчал меня: я все не мог
понять, почему надо трепетать Бога".[112]
Даже правоверные католики, будущие враги великого "ересиарха" Лютера,
едва ли могли бы увидеть что-либо злое и нечестивое в этом детски невинном
вопросе: "Почему?" А между тем в нем уже заключено, как в малом зерне -
великое дерево, все будущее дело Лютера - Протестанство в метафизически
глубоком и вечном смысле этого слова: святое Возмущение, восстание человека
не против, а за Бога.


2

Лютеру было лет восемь, когда родители отдали его в мансфельдскую
церковную школу, одну из тех, где какой-нибудь нищенствующий монах или
захудалый клерик за грошовое жалование учил детей чтению, счету и латинской
грамматике в низших классах, а в высших - первым пустякам, которые были
известны тогда и уважаемы всеми под громкими именами "риторики",
"диалектики" и "физики".[113] "Путному в школе нас, детей, не учили, а
только мучили побоями, - вспоминает Лютер. - Я был одно утро, без всякой
вины, высечен розгами до пятнадцати раз".[114] Кроме считанных ударов
сыпались на него и несчетные пинки, пощечины, затрещины таким дождем, что
все тело его было в синяках и кровоподтеках. Плохо было телу, а душе еще
хуже: "Бога представляли ему школьным учителем, с палкой или розгой, и он,
по собственным признаниям, не только боялся, но и ненавидел Его, как
палача", и в той бесконечно растущей ненависти все больше смешивал Бога и
диавола.[115]
В школу мальчик ходил, а жил дома, где, несмотря на крайнюю бедность,
родители в первые годы мансфельдской жизни его, вероятно, не морили голодом.
Но по тогдашнему обычаю, принятому в школах, может быть, для того, чтобы
приучить детей к смирению и милосердию в будущем, должен был и он, вместе с
прочими, вечно голодными школьниками, ходить по улицам от дома к дому, с
пением церковных молитв и псалмов, кончавшихся всегда одним и тем же
припевом: "Дайте хлеба ради Бога! (Data panem propter Deum!)".[116]
В этой бесконечной из всех веков и народов тщетно к сытым и богатым
обращенной мольбе нищих и голодных была уже не мертвая схоластика, а живое,
будущему вождю и заступнику народа нужное знание.