"Жеральд Мессадье. Цветок Америки ("Жанна де л'Эстуаль" #3)" - читать интересную книгу автора

хозяев жизни, они пришли в ужас: эти люди, большей частью неграмотные, иные
без нижнего белья, непрестанно чесались, хватали пищу пальцами с грязными
ногтями, отвратительно чавкали, обливались соусом и не обращали никакого
внимания на поставленные перед ними миски с уксусной водой для ополаскивания
рук. Несколько дам подозвали своих лакеев, чтобы те принесли им горшок, и
справили нужду прямо во время еды, в трех шагах от стола, на виду у
сотрапезников. Разговор же крутился вокруг знаменитых имен, воспоминаний об
охоте и готовящихся брачных союзов.
В конце ужина столовая напоминала хлев.
В Париже дело обстояло ничуть не лучше.
В качестве свободного имперского города, обладавшего собственным,
достаточно непростым уставом, Страсбург не менее, чем Париж, привлекал
обедневших сеньоров. И не случайно: это был отличный наблюдательный пункт.
Расположившись посередине между французским королевством и княжествами за
Рейном, в частности владениями Габсбургов, которые так тревожили Карла,
легко было следить за политическими играми и, как знать, урвать, быть может,
там или сям крупицу утраченной власти.
Эти обладатели древних гербов сильно смахивали на грифов, восседавших
на стенах крепости Флекенштейн и угрюмо озиравших окрестности в поисках
павшей лошади или обессиленного путника, которые могли бы стать их добычей.
Подлинная жизнь Страсбурга сильно отличалась от этого театра теней.
Это был город торговцев и тружеников. Виноградари, кожевники,
каменотесы, торговцы скобяным товаром, суконщики, бумажники, лавочники. И
печатники. Печатня "Труа-Кле" была одной из старейших и самых процветающих в
Европе. Весь город гордился ею. Тем более что клан де Бовуа и де л'Эстуалей,
несмотря на свое богатство, встал на сторону народа, die Leute, а не
толстозадой знати, die Hocharschen. Отсюда и выбор почтенного, но скромного
квартала Санкт-Йоханн, а заодно и манеры изъясняться: все члены клана
говорили на эльзасском диалекте, отдавая ему предпочтение перед элегантным
франсийским.[8]
- Весь город знает, что вы собственными руками печете пирог с
крольчатиной, - со смехом сказала однажды Жанне Фредерика.
За простоту и рачительность страсбургские бюргеры прощали л'Эстуалям
экстравагантный каприз иметь собственную парильню и неумеренный расход
генуэзского или венецианского мыла - вещь неслыханная для людей, которые всю
жизнь обходились одним обмылком и посещали городскую баню раз в год.
Однако эти теплые чувства испытывали далеко не все, и причиной тому
была зависть: бюргеры приписывали Жанне колоссальное состояние и
поговаривали, будто Жозеф занимается ростовщичеством. А мелкопоместных
дворянчиков приводила в ярость мысль, что эти скупердяи и жмоты л'Эстуали
сидят на мешках с золотом и не желают устраивать званые обеды, где кавалеры
в шелковых штанах могли бы так славно попировать.
Священники же, прекрасно знавшие свой интерес, на сей счет не
заблуждались. Им было отлично известно, что монета в кружки для
пожертвований идет от людей в суконном платье - в частности, от членов
семьи, де Бовуа, тогда как от первых рядов, разодетых в шелк, ждать нечего.
В дальнейшем этому обстоятельству суждено было сыграть весьма важную роль.
Франсуа, Жак Адальберт и Деодат смотрели на жизнь серьезно. Никаких
маскарадов ради того, чтобы пустить пыль в глаза. Празднества и развлечения
уместны только по случаю бракосочетаний и рождений членов семьи. Они