"Георгий Васильевич Метельский.?Доленго (Повесть о Сигизмунде Сераковском) " - читать интересную книгу автора

Орлову, чтобы поговорить о своем <подопечном>. Шеф жандармов согласился
подписать отношение к генералу Обручеву, обязывающее того через три месяца
уведомить Третье отделение о поведении Сераковского и его усердии к
службе.
Дорожные сборы были недолги - что собирать солдату? Все тот же
домашний саквояж, две-три книжки, подаренные паном Аркадием, все тот же
студенческий мундир - одеть Сераковского в солдатскую форму должны были на
месте службы, в Новопетровском. Добрые напутствия новых друзей...
В день отъезда, 17 июля 1848 года, Сераковский написал еще одно
письмо Дубельту.
<Отец-Генерал! Вы позволили мне, сироте, лишенному отца, удаленному
на несколько тысяч верст от моей несчастной матери, обращаться прямо к
Вам, как к отцу родному, изливать, как Вы сказали, перед Вами мою душу -
бог наградит Вас за это!
Сегодня я отправляюсь к месту моего назначения в Новопетровск, на
Каспийское море; до сих пор я лежал в госпитале... Расстроенные беглым
огнем лихорадки, мои силы подверглись жестокому картечному огню холеры, но
бог милостив, спас меня...
Генерал!.. Вот в чем состоит дело, которым еще в том письме я
осмелился Вас беспокоить. Согласно Вашему обещанию, бумаги мои,
находившиеся в университете, по первой почте после моего прибытия получены
в Оренбург и 22 июня обратно отправлены в С.-Петербург, в инспекторский
департамент, чтобы он решил, какие права дают мне они... должен ли я, на
основании этих бумаг, остаться рядовым или Соступить в юнкера и сколько
времени служить до офицерского чина.
Отец-Генерал! Просите дежурного генерала, чтобы инспекторский
департамент решил мое дело в скорейшем времени и зачислил меня юнкером.
Теперь, Отец-Генерал, я, как рядовой, отправляюсь в Новопетровск, 800
верст сухим путем, не на курьерских с поручиком Шамониным, но пешком, по
этапу.
Я уповаю на бога и надеюсь, что со временем и в Новопетровске и в
Оренбурге успею приобрести отцовское внимание и доверие моих начальников;
я спокоен; правда, и на меня приходят черные минуты, особенно когда
подумаю, что делает моя несчастная мать, моя молодая сестра, мой меньшой
брат; с 20 апреля, рокового дня, в который меня арестовали, я не имею
никакого от них известия, ни одной строки ответа на письма, написанные в
Вашем штабе, в С.-Петербурге. В теплой молитве к всевышнему единственное
утешение и подкрепление! Прощайте, Отец-Генерал! Я с христианским
смирением отправлюсь в Новопетровск; пустыня меня не пугает, пустыня мне
по сердцу...>
Пока пустыни не было, а была лишь выжженная солнцем степь, пойменные
леса по берегам Урал-реки и извилистая дорога с разъезженными колеями, по
которой изредка проходили обозы и верблюжьи караваны: в Россию с рыбой,
солью, икрой, шкурами и к берегам Каспия - с мукой, красным товаром и
безделушками для инородцев. Изредка, поднимая клубы пыли, пролетала
почтовая тройка, лениво тащили арбу волы, погоняемые
малороссом-переселенцем. Направо и налево, докуда видел глаз, лежали
казачьи немереные земли.
По этапу из Оренбурга вышло двенадцать солдат, некоторые из них
должны были остаться в Уральске, другие - в Гурьеве-городке и лишь