"Морис Метерлинк. Разум цветов " - читать интересную книгу автора

Отзыв Мирбо публика и критика сразу приняли без спора, без проверки, почти
на веру, тем охотнее, что речь шла не о французе, и Метерлинка стали
называть бельгийским Шекспиром. Слава Метерлинка зажглась сразу и зажглась
тем же ясным светом, каким горит его талант и его счастье, - ровным, ясным,
не ослепляющим. Произведения нового Шекспира почти нигде не ставились, не
возбуждали ни буйных споров, ни восторгов, как это было, например, с первыми
драмами Гюго, но их обаяние медленно, окольными путями, как-то незаметно
проникало в сердца. И когда через двенадцать лет после "Принцессы Мален"
появилась наконец понятная, общедоступная книга о жизни пчел, имя Метерлинка
оказалось почти классическим, как бы уже позлащенным благородным налетом
времени. Драматическая слава Метерлинка вспыхнула ярким огнем при появлении
"Монны Ванны" - единственный его пьесы, взятой из реальной, а не сказочной
жизни. Помимо "Монны Ванны" имя Метерлинка фигурировало на театральных
афишах лишь благодаря Дебюсси, написавшему музыку на текст "Пелеаса и
Мелисанды". Но вот появляется "Синяя Птица", детская феерия, которая,
вероятно, имела бы судьбу всех других его сказочных пьес, если бы, к
счастью, на нее не обратил бы внимания московский Художественный театр,
сделавший из ее постановки одно из величайших событий наших дней.
В настоящее время имя Метерлинка принадлежит к самым славным в современной
литературе. Особенность этой славы заключается в ее безоблачности, и это тем
более удивительно, что Метерлинк не только поэт и драматург, но и моралист и
критик. Сравните его судьбу с судьбой других великих моралистов последнего
времени, Ницше и Толстого, вспомните, какую бурю они возбудили злобы и
гнева, и безоблачность славы Метерлинка покажется каким-то чудом.
Объясняется это, конечно, душевной безоблачностью самого автора. Нет
побуждений отрицать того, кто никого не отрицает, а Метерлинк, как моралист
и как критик, продолжает играть роль солнечных часов, отмечая лишь моменты
ободрения и похвалы. Во всех произведениях его не найти ни одного резкого
отзыва или слова горечи. Это пчела, которая ни разу не воспользовалась своим
жалом, может быть, по той же причине, по которой - как сообщает Метерлинк в
своем очерке о гневе пчел - пчелы богатых ульев необыкновенно кротки. Пчела,
полная меда, не в состоянии выпустить жало. Может быть, и в духовной жизни
бывает то же самое, и писатель, полный жизнерадостности и сознания счастья,
не в состоянии порицать и хулить.
Как бы то ни было, редко в литературном мире можно найти такую громкую
славу, возбудившую столь мало зависти. Метерлинку охотно простили его славу,
как простили ею счастье, и его имя, как воспоминание о детстве, заставляет
"расходиться морщины на челе". Нужно прибавить, что и Метерлинк из
скромности или из гордости совершенно не эксплуатирует своей славы, не
выходит на вызовы публики, не председательствует на банкетах, не беседует с
журналистами и не пишет посланий к народам по поводу исторических событий. И
нужно ли сказать, что Метерлинку достались все внешние знаки славы, какие
лишь существуют, до огромного богатства, до возможности превращать древние
аббатства в роскошные виллы, до получения Нобелевской премии включительно.
Как это бывает с очень счастливыми людьми, судьба перечеканила для
Метерлинка в чистое золото славы даже такие всеобщие бедствия, как нынешняя
война. Великая трагедия, переживаемая Бельгией, сосредоточила на имени
Метерлинка, как представителя национального гения, всю любовь и
благодарность, какую Франция чувствует к народу-жертве. Парижская печать
стала требовать, чтобы Метерлинк был в виде исключения избран в члены