"Густав Майринк. Кардинал Напеллус (Сб. "Люди без костей")" - читать интересную книгу автора

нашем горе, мы гоняемся за детскими причудами - чтобы забыть об утраченном
нами. Только чтобы забыть. Так не будем же лгать самим себе!"
Мы молчали.
"Но я полагаю, что в наших причудах есть иной смысл", - сказал он с
какой-то внезапной и дикой тревогой. "Я постепенно, постепенно дошел до
этого; тонкий инстинкт говорит мне, что каждый поступок, совершаемый нами,
имеет двойной магический смысл. - Я знаю вполне точно, почему я занимался
измерением глубины вод при помощи лота почти полжизни. Я знаю также, что
это значит, когда я все-таки, все-таки дошел до дна, с помощью длинной
тонкой нити, чрез все водовороты, вступил в связь с тем царством, куда не
может более проникнуть ни один луч этого ненавистного солнца, находящего
блаженство в том, чтобы дети его погибали от жажды. Сегодня произошло
внешнее, бессодержательное происшествие, но человек, умеющий видеть и
понимать, узнает по неясной тени на стене, кто встал пред лампой", - он
зловеще усмехнулся, взглянув на меня: "Я хочу вам кратко сказать про
внутреннее значение этого внешнего происшествия; я достиг того, чего искал
- теперь я защищен от ядовитых укусов змей, веры и надежды, могущих жить
лишь при свете; я познал это по толчку, ощущенному в сердце, когда сегодня
осуществил мою волю и коснулся лотом озерного дна. Бессодержательное,
внешнее происшествие явило свой тайный лик!"
"Разве вы пережили так много тяжелого в жизни - в то время - я хочу
сказать в то время, когда были священником?" - спросил Финк, - "...Что
теперь ваша душа изранена?" - прибавил он про себя тихим голосом.
Радшпиллер ничего не ответил, по-видимому, созерцая развертывающуюся
перед ним картину; затем он снова сел к столу, начал неподвижно глядеть в
окно на лунный свет и начал рассказывать, словно лунатик, почти не
переводя дыхания: "Я никогда не был священником, но уже в юности темное,
могучее влечение отвлекло меня от этого мира. Целыми часами я ощущал, как
лик природы на моих глазах превращался в ухмыляющуюся дьявольскую рожу -
горы, леса, воды и неба, даже мое собственное тело казались мне стенами
неумолимо грозной тюрьмы. Вероятно ни один ребенок не испытал того, что
ощущал я, когда тень проходившего мимо облака, затемнявшего солнце, падала
на луч уже тогда мною овладевал парализующий страх и мне казалось, что
какая-то рука внезапно сорвала повязку с моих глаз - я глубоко заглядывал
в таинственный мир, наполненный предсмертными муками крошечных живых
существ, которые, скрываясь в тряпках и корнях, терзали друг друга в
порыве немой ненависти.
Быть может, из-за тяжкой наследственности - отец мой умер, страдая
религиозным помешательством - земля стала казаться мне вскоре обагренным
кровью разбойничьим притоном.
Вся жизнь моя постепенно превратилась в постоянную пытку духовной
жажды. Я не мог более спать, не мог думать; днем и ночью, без остановок,
губы мои, кривясь и дрожа, механически повторяли молитвенную фразу:
"Избавь нас от лукавого", пока наконец, я не терял сознания от охватившей
меня слабости.
В моих родных долинах существует религиозная секта, называемая
"Голубыми братьями", приверженцы которой, чувствуя приближение кончины,
погребают друг друга заживо. Еще до сих пор цел их монастырь - над входом
высеченный из камня герб: ядовитое растение с пятью голубыми лепестками,
из которых верхний походит на монастырский капюшон - Aconitum napellus -