"Эдуард Мезозойский, Эллон Синев. Биография [NF]" - читать интересную книгу автора

для богов, которые, в сущности, и ворочали судьбами обитателей местных
директорий, и все его поступки были не произвольными, а только отслеживали
таинственные Высшие сценарии. Школа, первая любовь, обшарпанный
однокомнатный фолдер, который они снимали на двоих с Вирусом, - все это,
вплоть до каждого его вздоха, происходило по указке неведомых богов. От
этого становилось нестерпимо страшно, он в ужасе выбегал из дома и с
подозрением разглядывал небо, высматривая за ним очертания владык мира. Но
за менюшками висело лишь солнце (в последнее время подостывшее с очков на
контактные линзы) да неизменный антиблик.
А потом настал День. С утра приехала черная машина, и забрали
Вируса, не оставив от него даже носков. Он понял, что это знак, что пора
уходить, бежать к своей мечте, пока не случилось непоправимое, положил в
рюкзак котелок и спички и помчался по витым парам, в сторону северных
станций. Но боги уже давно рассчитали все его поступки. Как только он
сунулся в директорию, в которой по всем признакам спряталась мечта детства,
его схватили, сильно настучали по бирюзовой составляющей, вытатуировали на
груди похабную надпись рекламного характера, заковали в рамку и погрузили
по горло в болото немых букв.
Сквозь новое сиреневое небо наконец стали видны лица богов. Тех
самых, безжалостных и всемогущих. Он увидел тех, кто определял его поступки
и писал книжку его судьбы, но слишком поздно молиться, когда ты уже лежишь
раскатанный, обряженный в колонтитулы и с номерочком страницы на ноге, - и
он закричал что было сил, пытаясь разломать свои байты и хотя бы подвесить
этот несправедливый мир, заорал так, чтобы его услышали на проклятых
северных дисках, до которых ему уж не суждено было добраться, чтобы
ненавистный эк-зек поперхнулся в своем подвале... Но докричать не дали.
Грубые руки затолкали его в Посткрипт, заколотили тяжелую черную крышку и,
не обращая внимания на его истерический стук изнутри, отправили в
фотонабор.
Он бился головой о черные доски Посткрипта и думал: как же это
унизительно - не быть хозяином своей судьбы, и вспоминал свою бестолковую
жизнь, любовь, мечты, беднягу Вируса...
И он запел свою самую лучшую песню, самую прекрасную сказку - про
то, как где-то за пределами рамок меню, на зеленых лугах, среди звонких
ручьев трехмерные запахи устраивали великий праздник слова; и с каждым
новым импульсом таймера его голос звучал все чище, все громче; и файлы,
скрюченные в соседних Посткриптах и почти павшие духом перед порогом
смерти, принялись ему подпевать; и по его щекам заструились слезы радости -
его талант наконец признан! слезы надежды, что уж хотя бы эта песня не была
запрограммирована жестокими богами и навеки останется его творением; и из
соседних Посткриптов доносились глухие рыдания и слова запоздалой
благодарности; и они начинали петь по второму, третьему, десятому разу, и
пытались протянуть друг другу руки сквозь глухую непроницаемую темноту...
Он умер быстро, безболезненно, и был похоронен в четырех
полупрозрачных могилах из целлулоида - чтобы спустя несколько дней
воскреснуть в пятидесяти тысячах своих копий, прошитых трехмерными
скрепками, мгновенно забыть все свое прошлое и войти в хрустящее и пахнущее
типографской краской бессмертие.