"Сергей Михайлов. Шестое чувство" - читать интересную книгу автора

этак на полтора. Где-то около восьми прямо на сцене установили шесть
столов, один из которых предстояло занять мне. Несмотря на уже
довольно-таки поздний час ни один человек не покинул помещения - ведь
именно сейчас начиналось самое интересное. Весь зал затаил дыхание в
предвкушении грандиозного зрелища. И пока избранные, в число которых
затесался и я, занимали места на сцене, шахматный гений подкреплялся за
кулисами чёрным кофе и бутербродами с красной икрой, причём сия скромная
трапеза оплачивалась за счёт профсоюзных средств, а значит - за наш счёт.
Но такова традиция - гостя надо угощать. Слегка "заморив червячка" и сразу
повеселев, Иванов-Бельгийский выскочил на сцену и деловито потёр руки.
- Тэк-с, начнём, - произнёс он, когда все шесть соперников были
усажены за столы спинами к залу.
Справа от меня сидел Апоносов, большой, грузный человек с усами
рукомойником и бровями, напоминающими крылья орла, - тот самый Апоносов,
который ходил в начальниках у футбольного феномена Завмагова; слева
нетерпеливо ёрзал шустрый очкарик с ёжиком на голове по фамилии Пепсиколов,
из патентнолицензионного отдела. Остальных трёх смельчаков я разглядеть не
успел.
Сеанс начался. Великий Иванов-Бельгийский легко порхал по сцене
(потом, из компетентных источников, я выяснил, что в кофе, им питый, был
подмешан коньяк) и, снисходительно ухмыляясь, ловко передвигал фигуры. Игра
шла быстро. Его пятеро партнёров пыхтели, краснели, бледнели, скрипели
стульями и зубами, морщили высокоинтеллектуальные лбы, делали ходы, тут же
забирали их обратно, снова ходили, теряли слона или, скажем, ферзя,
сокрушённо качали головами и обречённо разводили руками. Шестой же, то есть
я, лихорадочно копался в шахматных мозгах великого гроссмейстера. К
величайшему моему удивлению львиную долю его сознания занимали не шахматы,
а красная икра, бразильский кофе и предстоящая поездка в Рио-де-Жанейро. О
шахматах он вообще мало думал и, как я понял, играл большей частью руками,
а не головой. В его памяти был зафиксирован целый ряд комбинаций, порой
довольно сложных, которые он автоматически извлекал и использовал по мере
надобности, но все эти защиты, гамбиты и тому подобные "иты" были
привнесены извне, позаимствованы у других, может быть, менее удачливых, но
зато более богатых оригинальными идеями и собственными разработками,
шахматистов. Словом, гроссмейстер Иванов-Бельгийский был просто ловким (в
хорошем смысле этого слова) малым, виртуозно владеющим техникой игры, но
совершенно далёким от шахмат как вида искусства.
Черпая информацию в его обширной памяти, я имел возможность раскрыть
его тайные замыслы и тем самым предотвратить их осуществление, спасая ту
или иную фигуру и нарушая развитие той или иной комбинации, на которую он
возлагал надежду. Я не играл, а всячески мешал ему разделаться со мной, чем
приводил его в недоумение и раздражение. К чести его надо заметить, что к
девяти часам он разделался почти со всеми своими соперниками, а когда
стрелка перевалила через зенит циферблата, на сцене осталось только трое:
я, Иванов-Бельгийский и Пепсиколов. Последний был напряжён до предела,
постоянно листал какие-то тетрадки, записные книжки, брошюры, что-то
высчитывал на карманном микрокалькуляторе, перекладывал многочисленные
шпаргалки из кармана в карман и как две капли воды походил на студента,
сдающего экзамен по сопромату. Но он уже был обречён - это нетрудно было
заметить глазу даже такого дилетанта, каковым являлся я. И вот он наконец,