"Сергей Михайлов. Шестое чувство" - читать интересную книгу автораэтак на полтора. Где-то около восьми прямо на сцене установили шесть
столов, один из которых предстояло занять мне. Несмотря на уже довольно-таки поздний час ни один человек не покинул помещения - ведь именно сейчас начиналось самое интересное. Весь зал затаил дыхание в предвкушении грандиозного зрелища. И пока избранные, в число которых затесался и я, занимали места на сцене, шахматный гений подкреплялся за кулисами чёрным кофе и бутербродами с красной икрой, причём сия скромная трапеза оплачивалась за счёт профсоюзных средств, а значит - за наш счёт. Но такова традиция - гостя надо угощать. Слегка "заморив червячка" и сразу повеселев, Иванов-Бельгийский выскочил на сцену и деловито потёр руки. - Тэк-с, начнём, - произнёс он, когда все шесть соперников были усажены за столы спинами к залу. Справа от меня сидел Апоносов, большой, грузный человек с усами рукомойником и бровями, напоминающими крылья орла, - тот самый Апоносов, который ходил в начальниках у футбольного феномена Завмагова; слева нетерпеливо ёрзал шустрый очкарик с ёжиком на голове по фамилии Пепсиколов, из патентнолицензионного отдела. Остальных трёх смельчаков я разглядеть не успел. Сеанс начался. Великий Иванов-Бельгийский легко порхал по сцене (потом, из компетентных источников, я выяснил, что в кофе, им питый, был подмешан коньяк) и, снисходительно ухмыляясь, ловко передвигал фигуры. Игра шла быстро. Его пятеро партнёров пыхтели, краснели, бледнели, скрипели стульями и зубами, морщили высокоинтеллектуальные лбы, делали ходы, тут же забирали их обратно, снова ходили, теряли слона или, скажем, ферзя, сокрушённо качали головами и обречённо разводили руками. Шестой же, то есть величайшему моему удивлению львиную долю его сознания занимали не шахматы, а красная икра, бразильский кофе и предстоящая поездка в Рио-де-Жанейро. О шахматах он вообще мало думал и, как я понял, играл большей частью руками, а не головой. В его памяти был зафиксирован целый ряд комбинаций, порой довольно сложных, которые он автоматически извлекал и использовал по мере надобности, но все эти защиты, гамбиты и тому подобные "иты" были привнесены извне, позаимствованы у других, может быть, менее удачливых, но зато более богатых оригинальными идеями и собственными разработками, шахматистов. Словом, гроссмейстер Иванов-Бельгийский был просто ловким (в хорошем смысле этого слова) малым, виртуозно владеющим техникой игры, но совершенно далёким от шахмат как вида искусства. Черпая информацию в его обширной памяти, я имел возможность раскрыть его тайные замыслы и тем самым предотвратить их осуществление, спасая ту или иную фигуру и нарушая развитие той или иной комбинации, на которую он возлагал надежду. Я не играл, а всячески мешал ему разделаться со мной, чем приводил его в недоумение и раздражение. К чести его надо заметить, что к девяти часам он разделался почти со всеми своими соперниками, а когда стрелка перевалила через зенит циферблата, на сцене осталось только трое: я, Иванов-Бельгийский и Пепсиколов. Последний был напряжён до предела, постоянно листал какие-то тетрадки, записные книжки, брошюры, что-то высчитывал на карманном микрокалькуляторе, перекладывал многочисленные шпаргалки из кармана в карман и как две капли воды походил на студента, сдающего экзамен по сопромату. Но он уже был обречён - это нетрудно было заметить глазу даже такого дилетанта, каковым являлся я. И вот он наконец, |
|
|