"Сергей Михайлов. Шестое чувство" - читать интересную книгу автора

Глава десятая




Никаких особенных причин не ездить в эти выходные на рыбалку у меня
не было. Я просто забыл о ней, а когда вспомнил, поезд, как говорится, уже
ушёл. Из головы не выходил визит Арнольда и его слова о том, что мы больше
никогда не увидимся. И зачем он их сказал? Ведь мог бы обнадёжить, как
обнадёживает врач обречённого больного. И был бы это уже не обман, а акт
гуманности. Впрочем, у них там на Большом Колесе истина, возможно, дороже
самой гуманной, самой человечной лжи - кто знает?
Маша не мешала мне предаваться грусти и печальным мыслям, безошибочно
постигая моё состояние не умом, а каким-то чисто женским, интуитивным
чутьём, которое её никогда не обманывало. Весь день сыпал мерзкий,
холодный, напоминающий осень дождь, ещё больше усугубляя моё гадкое
расположение духа.
Чтобы как-то развеяться, я решил навестить всё-таки того филателиста
с Авиамоторной (ну уж теперь мне не то что майор Пронин - сам комиссар
Мегрэ помешать не сможет!). Маша вздохнула и отпустила меня, сама же решила
повидать свою сестру, которая жила то ли в Химках-Ховрино, то ли в
Коровино-Фуниково. Василий третий день гулял на проводах и домой носа не
показывал.
На Авиамоторной филателиста я не нашёл. Словоохотливый сосед сообщил,
что он буквально три дня назад переехал в центр, и поспешил дать мне его
новый адрес. Я поблагодарил и отбыл на поиски неуловимого филателиста.
Нашёл я его не сразу, проплутав некоторое время по уже начавшим сгущаться
сумеркам; жил он, как выяснилось, в двух шагах от гостиницы "Россия".
Когда я вновь вышел на улицу, просидев у старого коллекционера битых
четыре часа, на Москву уже опустилась ночь. Свинцовые тучи обложили город,
сократив световой день на несколько часов и заметно приблизив наступление
темноты. Сырые, безлюдные тротуары гулко вторили моим одиноком шагам и
отражали холодный свет уличных фонарей своими гладкими, чистыми, чуть ли не
зеркальными от влаги, асфальтовыми лентами. Дождь прекратился, но воздух
был насыщен влагой до такой степени, что я не удивился, если бы из-за угла
вдруг выплыла какая-нибудь рыбина или, скажем, медуза, как в знаменитой
книге Габриэля Маркеса.
Марками я увлекался с детства. Впрочем, в те далёкие безмятежные
времена у нас каждый второй мальчишка бегал с дешёвым кляссером под мышкой,
в котором лежало что-нибудь эдакое, особенное, и все мы знали, что вон у
того есть "колония", которую он отдаст только за три "Америки" или, в
крайнем случае, за две "Африки" ("Гвинею" не предлагать!), а у этого есть
полная серия (все двадцать шесть!) бабочек княжества Фуджейра, которую он
готов махнуть исключительно на серию афганских цветов; "Польша", "Румыния"
и "Чехословакия" шли штука за две "наших". Изредка на нашем марочном рынке
всплывала какая-нибудь экзотика вроде "Ньясы", "Кохинхины", "Фернандо По",