"Владимир Михайлов. Среди звезд" - читать интересную книгу автора

что пока он заставлял Вселенную плясать вокруг себя в двух взаимно
перпендикулярных плоскостях, корабль начал разгон и скрылся. Разгонялся он
быстро, и теперь был где-то далеко-далеко, а может быть, уже совершил
Н-переход и очутился в надпространстве. И никто в нем не хватился Круга:
никто не знал, что он вышел, а исправленная им антенна работала, а сменный
электрик, наверное, решил, что Круга перед сдачей вахты куда-то послали, а
людей на корабле никто никогда не пересчитывал, потому что деваться им было
некуда: если в море еще можно упасть за борт и кричать, провожая глазами
уходящий корабль, на котором никто тебя не слышит за множеством других
звуков, то в космосе упасть за борт невозможно. В этом смысле Круг совершил
именно невозможное и мог бы этим гордиться. Но он почему-то не стал.
Вот когда он по-настоящему почувствовал - не понял, а именно
почувствовал, что гибель - вот она, рядом. Что она не присутствует, как
прежде, в его проектах и мечтаниях, как неприятная, но всего лишь
второстепенная компонента подвига; что она становится реальностью,
единственная из всего, что он воображал и чего ожидал; и что она ужасна,
настолько ужасна, что мириться с нею человек просто не может.
Это было очень страшно: умереть. Существовал громадный мир, существовал
во времени и пространстве, со своей историей, настоящим и прогнозами
будущего, со своими теориями и догадками о великом множестве вещей. И он,
Круг, был не просто составной, но необходимой частью этого мира, потому что
все это проходило через него: походы Цезаря и революции, классическая
механика и релятивистская, все, все без исключения сосредоточивалось в его
мозгу. Все это было частью его жизни, потому что этими событиями можно было
датировать и свой календарь: не тем, когда они произошли, а тем, когда он о
них узнал. Поэтому введение в теорию высших измерений и знакомство с Инной,
например, так тесно сплелись в его памяти, что не вспоминались одно без
другого; после этого нельзя было, разумеется, считать теорию надпространства
чем-то не принадлежащим тебе, не зависящим от тебя. И все изобретения, новые
машины и аппараты и всякие мелочи - все, что делалось в мире, совершалось
для того, чтобы Круг мог пользоваться этим для собственного удобства, или
же - если это было невозможно, - чтобы он просто радовался всему. До сих пор
мир, с точки зрения Круга, был устроен очень правильно. Но сейчас Круг с
ужасающей, безжалостной ясностью понял, что мир существовал не для него и
будет существовать без него; что теории надпространства он, Круг, совсем не
нужен, и что Цезарю до него, Круга, не было совершенно никакого дела; что
изобретения совершались вовсе не для его удовольствия, а для человечества
вообще, и еще потому, что они не могли не совершаться, так как движение
вперед во всех направлениях есть просто непременное условие существования
человечества. Разумное устройство мира, как оказалось, вовсе не означало и
не гарантировало, что Круг будет пребывать в нем неопределенно долгое время,
как надеялся. Круг оказался сам по себе, а мир - сам по себе, и вот тут-то и
произошло вынесение электрика за скобки, в которых осталось все остальное;
раскрыть же эти скобки было не в его силах.
Это был приступ уже не страха, но отчаяния, которое приходит не тогда,
когда человек осознает угрозу гибели, но в тот миг, когда понимает, что
укрыться от этой угрозы негде, что нет никого, к чьей помощи можно
прибегнуть, под чью защиту спрятаться. Что можно дико, исступленно плакать,
кричать, делать все - и все это не принесет пользы, не поможет, и ему
остается лишь одно: умереть поскорее, чтобы умереть в своем уме - последнее,