"Геннадий Михасенко. Милый Эп " - читать интересную книгу автора

шести? Почему он приходит в восемь, девять, десять? Почему главный инженер
должен работать больше и за это же потом расплачиваться? Парадокс! Горе от
ума! Кто везет, того и погоняют! На маму вон тоже сколько писано жалоб!
Наподцепляют всякой заразы, а врач отдувайся лечи! Да еще кричат:
шарлатаны! Так и меня можно к стенке припереть: ага, мол, двоечник,
мучитель беременных женщин, как выразилась эта краснобрючная Валентина
Петровна! Ох, мудрецы!..
Я вышел из трамвая.
Дом наш стоял на небольшом склоне. Цокольно-подвальные блоки с одной
стороны были углублены в землю, а с другой так оголялись, будто дом
приспустил трусы. Я решил поискать трещины в этих цоколях - для успокоения,
что вот, мол, трещины есть, а дом стоит и ухом не ведет, чего же к отцу
привязываться. Я покрутился возле подвала, но хоть бы одна трещинка, черт
бы их побрал! А может, отец их и делал, эти блоки? За двадцать лет он отлил
миллион таких пилюль! Десятки заводов, школ, детсадов и даже коровников
построено из его железобетона, так неужели ему нельзя простить одну
трещину?
Я поднялся домой.
Справа и слева из-за стен доносилось обычное послеработное оживление,
а у нас была нелюдимая тишина, точно всех уже засадили в тюрьму.
Автоматически переключив телефон на "in", я прошел в свою комнату и как-то
наново оглядел ее. Я ее ужасно любил, свою комнату, и, пожалуй, домоседом
стал лишь из-за нее. Казалось бы, ничего особенного: диван, письменный
стол, кресло, стул, журнальный столик, книжные полки, а на стенах -
политическая карта мира да небольшой портрет очень старого и седого
Эйнштейна - вот и все. Разве что робот Мебиус и два динамика под потолком в
углах намекали на что-то хитрое, а на самом деле хитрости тут были сплошь:
в спинке дивана таился репродуктор, в письменном столе скрывались два
магнитофона, связанные с Мебиусом, а старенькое кресло, привинченное к
полу, вообще было пультом управления всей звуковой жизнью нашей квартиры,
включая ванну-туалет. Даже портрет Эйнштейна был с фокусом - перевернешь
его, а там Пушкин. Лишь стул да журнальный столик не поддавались никаким
модификациям, потому что их таскали из комнаты в комнату.
Физикой меня увлек папа.
На подоконнике под стеклянным колпаком, как музейный экспонат, стоял
маленький непутевый электромоторчик, который я сделал еще во втором классе
из проволоки и жести от консервной банки, а слева от стола возвышался
оберегаемый тряпкой от пыли телевизор, который я собирал из деталей сейчас.
Вон я куда махнул за шесть лет - все отец! Даже портрет Эйнштейна повесил
он! Я спохватился, что не просто думаю об отце, а как бы вспоминаю, точно
его уже нет с нами. Чур, чур! Все будет хорошо и с ним, и с мамой, и со
мной! Уж я-то постараюсь не подкачать! И из школы уйду победителем, а не
побежденным! Только бы исправить эту дурацкую двойку по английскому...
Я вспомнил Светлану Петровну, неудачный визит к ней, девчонку, которой
пообещал выйти в эфир, и глянул на часы. Было без пяти семь. Может, не
стоит выходить в эфир? Девчонка и без этого, понятно, все передаст сестре.
Хотя тут уже дело чести! Да и та ироническая улыбочка взывала к отмщению.
Я живо подсел к приемнику, в просторное нутро которого был вмонтирован
самодельный передатчик, и азартно включил питание. Разрешения на передатчик
у меня, конечно, не было, его и не выдают до шестнадцати лет, но в эфир я