"Сергей Михеенков. Пречистое Поле " - читать интересную книгу автора

Новоалександровскую проводили. Степанчиха все жила, все дожидалась сыночков
своих, а летось померла. Летось много народу нашего, пречистопольского,
прибралось. Високосный год. А Степанчиха вроде я не собиралась помирать,
пошла перебирать картохи, да так около копца и ковыльнулась. Внучку
напужала.
- Где похоронены?
- Кто? Карп и Гриша? Э-э, где ваши могилы... - всхлипнула она,
чувствуя, как стало судорогой плача кривить набок рот. Но тут же она начала
пересиливать себя, догадавшись, что не время сейчас голосить. И пересилила
кое-как. Утерла платком глаза и нос и далее все еще дрожащим, как кончик
пламени коптилки, западающим голосом: - Ей, Гришенька, отписали, что без
вести пропавшие они.
- Без вести?
- Без вести, - подтвердила Павла. - Тогда ж много так, без вести
которые, погинуло. А считай, полнарода.
- Да, Павла, много, - кивнул он. Григорий потянулся к бутылке и сказал:
- Я, Павла, еще себе налью.
- Налей, Гриша, налей, - сказала она, встала и принесла из сенцев
тарелку с огурцами. - Закуси вот. Они хоть и летошние, а крепкие еще. До
свежих-то еще не скоро. Я и сама съем огурчик.
- Так что ж ты про Алдоху с девками не досказала, - напомнил он ей,
выпив и снова, как н в первый раз, понюхав ломоть хлеба. - Ты, Павла,
расскажи, как их... Как все было, расскажи.
- Эх, Гриша, и вспоминать-то - лихо на душе делается. Когда через нас
от Борка снаряды стали лететь, мы побросав ли все и побеглн. А куда бечь? В
лес побегли. Кто-то из мужиков крикнул, что в лес надо, вот и побегли в лес.
В узелки схватили кой-что, что под руки лопалось. А Алдоха, и что ей взошло
в голову, с хлебами занялась. Хлебы-то она с утра поставила, а тут, на тебе,
бомбить начали. Я забегла к ней, Алдоха, кричу, кидай свою стряпню, надо в
лес, хорониться, а то уже все село ушло, одни мы только остались. Тут и
девки у окошечка прижавшись сидят. Как ласточки. А она мне на это: куда ж,
говорит, надо хоть хлеба взять, неизвестно, что дале-то будет. На девок
кивнула, есть, говорит, запросят, что я им дам? Вот и взяла хлебы. Тогда я,
это, к девкам, Алдоха, кричу, давай я хоть Зину с Шурой уведу. Нет, говорит,
они со мной пойдут. А они уже, деточки мои, с узелочками так-то сидят, на
коленочках узелочки держат. Снаряды стали совсем близко рваться, окна
затряслись, тырса с чердака посыпалась. Ухватила я Зину за руку, и она,
знаешь, это, тоже так-то ко мне и прянула. Алдоха, молю, отпусти ж ты хоть
Зину со мной, я одна, я ее на руках, коли что, унесу. Как чуяло мое
сердце... Алдоха забранилась на меня. Ну, я и побегла одна. Бегу и плачу.
Чуяло-таки сердце. Так и вышло. Вечером бабы пошли в село, а вскорости бегут
назад и рассказывают: немцы уже прошли, хаты целы, а деда Коляя и Алдоху с
девками в ямке под горкой побили. Пришли мы двору. Алдоха с девками лежит в
картофельной ямке под одеялом. Дед Коляй с ними тоже. Подняли одеяло. Бабы
сразу в голос. У Ал дохи, страшно глянуть, все лицо побито, санки ажно на
затылке... А девки так-то с двух сторон прижавшись к ней лежат. Зине в шею и
в голову, вот тут, повыше темени, и пятка сбита, кость набок прямо торчит. А
у Шуры, у той вся спина... Пальчиками вцепились в мамку, думали, что мамка
их спасет. Так мы их от Алдохи и не оторвали. Некогда было. Хотели разнять,
а тут заговорили, что опять уходить надо. Скот уже погнали. Накрыли одеялом