"Сергей Михеенков. Пречистое Поле " - читать интересную книгу автора

значит, хомут на плечо, седелку. А какого же коня, говорю, Осип Матвеич? А
он будто, не слышит, про коня-то. Давай, говорит, я тебе, Мнхалиха, с
хомутом-то помогу. И этак: наклонись-ка, говорит. Я и нагнулась сдуру. А он
мне, полицейская его морда, хомут тот на голову и накинул. Это ж он мстил
мне. Пожалилась я раз на собрании председателю и миру на него: что ж такое,
сказала, делается на белом свете, старым колхозникам коней огороды пахать в
последнюю очередь дают. Вот он и озлился. Не поняла я тогда, дура старая,
что он с председателем все равно что две ручки одного плуга. На собрании-то
Осипка пробрали, он и сам сидел, головой кивал. А потом все равно на, свой
клин поворотил. Так огород в ту весну лопатой и копала. Хорошо, Иван Шумовой
помог. Пол-огорода вскопали, а там свояк его, Санька Прокончин, на тракторе
подъехал, то-то помог, дай ему бог здоровья. Вспахать-то вспахал, а потом
его на пол-оклада оштрафовали. За использование государственной техники в
личных целях. Говорят, закон такой есть. Видишь, какие законы нынче пишутся:
Саньке, чтоб мне, старухе, огород подсобить вспахать - нельзя, а Осипку -
все можно. Гриша? - позвала вдруг Павла.
- Что, Павла? - отозвался он.
- Я, Гриша, вот подумала: поди, зря я тебе про все это говорю.
Жалюсь...
- Говори, Павла, говори. Я для того и пришел.
Но Павла замолчала. Видно, думала о том, что он только что сказал, веря
в то, что он действительно пришел д лятого и что на рассвете, как он сказал,
придут и остальные, и одновременно не веря в это. Григорий тоже молчал, стоя
в темном углу у двери. И вдруг Павла усмехнулась и сказала:
- Злопамятный он. Злопамятный. А с чего у нас вражда началась? С
петуха. Кому окопы, кому что, а мне он петуха не прощает. Хоть и не говорит,
а я чувствую - петуха.
- Какого петуха?
- Петуха. В сорок втором годе было. Осенью. Немцы в Пречистом Поле всех
курей переловили, так и подмели все перушки. И голоса куриного в селе не
осталось. А у меня, веришь, нет, петух остался. Помнишь петуха нашего?
Красного? Ох и боец же был! На все село красавец!
- Помню, как же. Сожрали-таки фрицы нашего жениха?
- Рожна им лихого, а не петуха! Осипок пришел, помню, и говорит: давай,
мол, знаю, прячешь, по утрам орет, слыхал, пан Курт курятины желают. Пан
Курт - это немец, начальник был надо всей нашей округой, холеный такой.
Полицейские его боялись тоже. Как огня. Видно, пан Курт их тоже
недолюбливал. А петух мой так-то из-под сенцев выбег и заходил перед
Осипком, крылом сердито по земле зачертил. Осипок нагнулся, ухватить его
хотел, да не тут-то было. Погоди, говорю, Осип Матвеич, я сама его поймаю.
Гляжу, руку Осипок об шинель вытирает, раскровенил наш вон ему руку. Руку
вытер, гляжу, и винтовку так-то с плеча сымает. Поймала я тогда нашего
петуха возла сарая, взяла за крылья и говорю: Осип Матвеич, а нехорошо ведь
так-то получается, у меня мужик в Красной Армии, воюет противу супостата, я
одна мыкаюсь, а ты, говорю, мало что им пособничаешь, а еще пришел ко мне
последнюю животинку забирать. Что, спрашиваю, Григорию моему говорить
будешь, когда он вернется? Какими, говорю, словами оправдываться? А он,
Осипок-то, озлился на такие мри слова, забранился, и все нехорошо так
бранился, матерно, затопотал ногами да в плечо кулаком и пхнул. Он хоть и не
больно, ударил, да обидно. Ох, как обидно! И взяло ж меня тогда зло! Ну,