"Сергей Михеенков. Пречистое Поле " - читать интересную книгу автора

антихристова сила, думаю, на ж. тебе, немецкий обносок, курятины! На! На!
Отсекла петуху голову да этой петуховой шеей ему по мордам. По мордам! По
мордам! И-и, что там было! Божечка ж ты мой, что было! Стрелять меня хотел.
Спасибо, бабы траапилися, порятоваля. На руках у него повисли. Полечка
Кузнечиха да Ульяниха. А то б, наверно, и застрелил, антихристова сила. Так
дулом промеж грудей и ткнул, полицейская шкура. Болит у меня в грудях с тех
пор. Разом там сожмет, что не продохнуть, белого света не вижу, все в глазах
меркнет. Увели меня бабы двору, легла я на лавку, вот тут, лежу и думаю: вот
вернется Гриша, уж я-то ему пожалюсь на этого христопродавца.
Павла пододвинула гильзу к краю стола, чтобы лучше видеть Григория; Тот
все так же неподвижно стоял у двери и молча, широко раскрытыми глазами,
смотрел то на Павлу, то в угол, где темнели иконы, то на винтовку, стоявшую
у подоконника и тускло поблескивавшую маслянистым, стволом. Твердые скулы
его бледного лица все чаще и чаще вздрагивали, а подслеповато-красный свет
еще сильнее оттенял худобу его щек и белки напряженных глаз.
- Кто из пречястопольцев еще в полицаях был? - Из наших боле никого.
Двое окруженцев еще было. В примаках жили. У Души Макарчихи да у СтепанидЖ
Кошечки. Но те были не такие злодеи, как Осипок. Хоть и чужие. Он же их
потом и пострелял на Новоалександровском большаке. Пострелял, все у них
забрал и с этим добром через фронт, к нашим подался. В селе уже и думать об
ем забыли, вон сколько народу тогда погинуло, всякого, и хорошего, и худого.
Только он вскорости вот он, на костыле, с медалями. Герой. Раненый. В
госпитале его вылечили, справки нужные выдали. И опять запановал Осипок в
Пречистом Поле.
Ночь уходила в глубину, как память в прошлое, и, чем глубже в теиь, тем
смутнее становилась она. В Михалищах и в селе за ручьем все угомонилось,
успокоилось, замерло. Даже дрожащего, проникающего всюду свиста летучих
мышей не было слыхать в открытое Павлой окно. А погодя немного, будто
выждав, когда Павла, выговорившись, умолкнет, а Григорий еще не найдет слов,
чтобы ответить или хоть как-то успокоить ее, крикнул первый михалищинский
петух, и ему на более высокой ноте с нетерпеливой поспешностью ответили
из-за ручья сразу два пречнстопольских. Крикнул, сотрясая горбатый, убого
прилепленный к коровьему хлеву, видать, самой хозяйкой курятник, и Павлин
петух.
- Все бы ничего, Грнща. Ты уж не подумай, что мне хужей других.
Живем-то сейчас хорошо. Пензия идет, недавно еще десяточку прибавили. Теперь
больше полсотни получаю. Молоко сдаю, тоже деньги хорошие плотят. Жить бы да
жить. Только ни к чему. Не для кого мне копейку собирать. Умирать буду, все
сбережения, какие от похорон останутся, в сиротский дом передам. Больно
много сирот нынче, Гриша. Народ в водке захлебнулся. Даже бабы пьют. Совсем
стыд-совесть потеряли. Детей порченых родют. И хороших тоже в приют сдают.
Матерями быть не хотят. Стратился народ наш, Гришенька. Уж ежели бабы пить
стали, то что ж дальше будет? Теперь продают меньше, законы написали противу
пьянства. А по нашему сельсовету и вовсе объявили сухой закон. Пока,
сказали, покос не пройдет, продавать не будут. А народ только сильнее
озлился, и еще хуже запивают. Работу кидают, на Новоалександровскую едут.
Отраву разную пьют, даже вон чем мух да клопов травят. Лишь бы одуреть
поскорее. И мрут. Мрут ведь, детей сиротами на свете белом кидают. А все
одно пьют. Самогон теперь в каждом доме гонят. Тут хоть какой закон пиши, а
толку не будет. Сахару в кооперации с весны нету. Мешками волокли. Сказали