"Наталья Михайлова. Оловянное царство " - читать интересную книгу автора

детьми". Тогда скоморошье выворачивание мира наизнанку только забавляло
народ.
Но с расцветом Московии окончательно сложились устои, которые несколько
столетий будут считаться на Руси священными: власть царя и церкви. Это будет
жесткая централизованная власть, о которой кое-кто станет говорить как о
черте русского менталитета. Но как было власти соблюсти свою священность,
пока из нижнего мира до нее доносились брань и хохот? Кромешный мир - не
благоговеющий, а смеющийся и пляшущий - был чужд признанию всяких священных
и непреходящих устоев. Вопреки казенному миру, вывернутый, кабацкий,
скомороший - не клал предела для своего смеха, его же не прейдеши, и не
говорил: то свято, потому что относится к царю, церкви и боярам, а это не
свято и годно для глумотворства. В Московии оказалось две кафедры: с одной
проповедовал поп, а с другой, невидимой, уличной кричал "б...дин сын"
скоморох, неграмотный, не ведающий о социальной справедливости, ряженый, в
расписной машкаре , бесправный - и изначально враждебный благочинию
Оловянного царства. В Оловянном царстве родилось особое оловянное
представление об отношении народа к власти: почитание властей. Антимир был
предан анафеме за природную непочтительность.
"Аще начнут смехотворение и всякое глумление или гусли и всякое гудение
и плясание и плескание и всякие игры бесовские, - сетовал "Домострой", -
тогда якож дым отгонит пчелы, також отыдут ангелы божии от той трапезы и
смрадные бесы предстанут".
Почитания властей в этом веке потребовали и от другого племени
антимира - нищих. Нищие взяли привычку входить в церковь прямо во время
святого пения, производить смуту своими криками и воем и драться за подачку
клюками. Кто это видел, сравнивал их с разбойниками, вооруженными копьями.
Тут вышел указ, чтобы у скоморохов отняли музыкальные инструменты и
сожгли. А о нищих патриарх разослал по московским и загородным церквам
особую памятку: нищим де ходить по церкви во время богослужения запрещается,
но велено стоять и просить милостыни вне церкви, на паперти и в притворе.
Так власть защищала свои притязания на священность. Недаром почти в тот
же год, как отменили скоморошество, было подготовлено и "Соборное уложение",
включающее в себя пункты о сожжении на кострах еретиков и о казни за
оскорбление чести царя, бояр и воевод.

С того дня, как скоморохи бранились на одном берегу Москва-реки, а на
другом стрельцы жгли их дудки, пришел конец скоморошеству. Ватаги, которые
были на эту пору в Москве, разбрелись по Руси, но и в прочих городах, даже в
больших селах они нередко сталкивались с запретом на потешное ремесло. Им
нельзя становилось жить, нечем прокормиться.
Распалась четверка скоморохов: дядька Михал, Евстрат Гойда и еще двое
их сотоварищей. Ушел "во фрязи" с другой ватагой самый молодой из них,
Никишка Щегол, который играл на лютне. Свое прозвище он получил за
редкостную способность к подражанию. Теперь бы его назвали
певцом-имитатором. Парень уже бывал за пределами Руси, в немецких землях,
где его дар проявился самым неожиданным образом. Как любой скоморох, Никишка
умел кричать петухом, лаять, мяукать и всячески щебетать по-птичьи, разве
только делал это виртуознее и разнообразнее других. А в неметчине он услыхал
песню на тамошнем наречии, взял и запел ее сам. Правду сказать, Никишка
запел не по-немецки, а чутьем уловив звуковой строй языка, завел сущую