"Антон Михайлов. Яма" - читать интересную книгу автора

встал, опять пробовал бежать, но не мог. Вдруг ему показалось, что он
бежит не вверх, а вниз. Он остановился. Лампы на стенах не горели. Он
ощупал руками лестницу и медленно пополз по ней, нога волочилась за ним,
совершенно неподвижная, цепляясь трясущимися руками за каждую последующую
ступеньку, чтобы не упасть. Он полз, чувствуя как его магнитом тянет вниз,
пальцы оледенели и не слушались его. Его пробирал неизвестно откуда
взявшийся холод. Он сделал остановку, всё его тело колотило, лестница
показалась живой и подвижной - она двигалась, как гусеница, вниз, съедая
всё на своём пути. Шут, набрав сил, из глубины себя закричал: "
Помогите!", но не услышал ни звука. Внизу заиграл торжественный марш, были
слышны шаги толп людей, марширующих и кричавших в такт какие-то слова. Шут
из последних сил пополз дальше и неожиданно для себя услышал шаги. Кто-то
шёл сверху вниз, шут чувствовал это душой, вот он уже приблизился, уже
совсем рядом... Голубоглазый мальчик в белых одеждах с красной розой в
руке прошёл своими ногами по шуту и, усмехнувшись, сказал: "Вы не туда
ползёте, небо и звёзды - там". И он указал своим пальчиком вниз, - шут
видел это точно. Шут заорал в совершенном бессилии: "Нет, нет, нет!".
Мальчик улыбнулся и пошёл дальше, всё вниз и вниз, вниз и вниз...
Шут лежал на лестнице, у него не было никаких сил. Снова послышались шаги,
- кто-то опять шёл сверху вниз. Через несколько секунд шут увидел себя,
шагающим вместе с человеком в чёрном. Его кости захрустели под тяжестью их
ног, но они не обратили на него ровно никакого внимания. В этот момет у
шута помутнилось сознание: "Где же я? Живу ли я? Боже, я не могу быть
простой пылью, я не могу быть ничем..." Он опять попытался ползти вверх,
но ничего не получалось - силы покидали его именно в моменты попыток
ползти вверх. Посмотрев на свои руки, он увидел, что разбил свои пальцы до
крови, но не чувствовал боли. Попытавшись встать и как подкощенный упав на
ступени, он продолжил ползти вверх. Его голова полностью отключилась от
движения его рук и ног, он полз на последнем издыхании, чувствуя как
нечто, находившееся совсем рядом, может со стороны левого плеча,
постепенно давило на его шею, сжимая объятия. Он отдавал всего себя на
последние движения, ценность которых равнялась теперь ценности жизни.
Добравшись до двери и ощупав её руками, он потерял сознание...
Очнувшись, он подполз к двери и навалился на неё всем своим телом. Дверь с
оглушающим скрипом открылась и солнце ослепило его глаза. В мире уже давно
был день. Он еле-еле выполз и лёг на дороге, возле дома судьи. Вокруг него
столпились какие-то люди, они почему-то принимали его за священника из
церкви и пытались помочь, но ему было ужасно трудно дышать, тем более
говорить...
Очнулся шут на своей постели у себя в комнате. За окном стоял солнечный
день. Посмотрев в окно, он понял, что мог навсегда потерять это солнце,
этот животворящий дух дня, - всё это мог стереть в единое серое пятно лишь
мёртвый сон уставшей души. Он встал с постели, нога болела уже меньше, не
было крови на пальцах. Казалось, что всё наладилось к лучшему, но всё же
через некоторое ремя он глубоко ощутил свою полную изолированность,
оторванность от хода жизни, от мира движения, свою поломанность где-то
глубоко в душе. Часто в своём бытии в комнатах когда он смотрел в зеркало
он начинал видеть в нём другого человека. По вечерам и ночам наползали
страхи, и он не мог вымолвить ни слова из молитв, чтобы заснуть спокойно.
Он чувствовал, что эта роль шута в ночи раздвоила его, посеяла в нём