"Кальман Миксат. Зонт Святого Петра" - читать интересную книгу автора

лошадей вообще сильно развито чувство долга.
Мате Биллеги обернулся и увидел стоявшего на пороге священника.
- А вот и Янко! Ну и вырос же ты! Экой долговязый стал! Вот удивилась
бы твоя матушка, если б жива была. Черт побери эту веревку - крепким узлом я
ее завязал!
Священник сделал шага два по направлению к возу, где господин Биллеги
все еще трудился, отвязывая лукошко. Слова "если б жива была" внезапно
вонзились в его мозг, словно острый нож, в голове загудело, ноги
подкосились.
- Это вы о моей матушке говорите, почтеннейший? - проговорил он,
бледнея. - Моя мать умерла?
- Да, отложила свою ложку навеки, бедная женщина; Ну, вот, - он достал
из кармана нож с деревянной ручкой и перерезал веревку, - вот тебе твоя
сестрица. Ах ты, господи- прости, мозгов-то у меня, что у цыпленка, совсем
из памяти вон, что с их преподобием разговариваю... привез я вашему
преподобию сестрицу. Куда бы это поставить?
С этими словами он снял с воза лукошко - там, прижавшись к гусю, тихо,
безмятежно спала Веронка. Гусь присматривал за ней, как настоящая нянька:
вертя во все стороны длинной шеей, он отгонял мух, которые, словно на мед,
летели на алые губки девочки.
Слабый луч осеннего солнца осветил лукошко и спящее в нем дитя.
Водянистые глаза почтенного Мате вопросительно уставились на священника:
что-то он скажет?
- Она умерла? - после долгого-долгого молчания спросил священник. - Это
невозможно. Я ничего не чувствовал. - Сжав руками голову, он с горечью
воскликнул: - Никто, никто не известив меня! Я даже похоронить ее не смог.
- Меня самого там не было, - сказал господин Биллеги. Как видно, тем,
что и он не был на похоронах, господин Мате хотел утешить горевавшего
юношу. - Господь бог взял ее к себе, призвал к престолу своему. Никого из
нас он здесь не оставит, - ласково добавил он. - Эх, проклятущие жабы, на
одну я, как есть, сейчас наступил!
На дворе, заросшем лебедой и дурманом, весело квакали и кувыркались
лягушки, вылезшие из-под дырявого, сырого фундамента погреться на солнышке.
- Куда бы дитя положить? - еще раз спросил господин Биллеги и, не
получив ответа, осторожно опустил лукошко под навес;
Священник, потрясенный, с помертвевшей душой, стоял, неподвижно
уставившись в землю. Ощущение у него было такое, будто земля, дома, плетни,
Мате Биллеги и даже лукошко с ребенком уносятся куда-то вдаль, а он все
стоит и стоит, не в силах ни двинуться, ни шевельнуться.

Где-то далеко-далеко зашумел сосновый бор Укрицы, и вдруг почудился ему
сквозь шум лесов какой-то дивный голос, от которого сжалось его сердце -
голос этот напомнил ему голос матери... Юноша вздрогнул, прислушался,
стараясь различить, распознать его, но когда ему это почти удалось,
странный, непонятный гул поглотил все звуки. Но тише, тише! И вот уже
явственно воззвал к нему из леса голос матери: "Расти сестрицу, Янко, Янко!"
Пока отец Янош ловил потусторонние голоса, хозяин Мате Биллеги вконец
рассердился на него за молчание - уж чем-чем, а монашеским грошом мог бы
уважить человека. (Монашеским грошом называют в тех краях "спасибо".)
- Что ж, так тому и быть, - проговорил с досадой почтенный галапчанин и