"Илья Львович Миксон. Семь футов под килем" - читать интересную книгу автора

Николаев искоса взглянул на Лешку: "Мальчишка еще совсем и сирота..."
- Много чего интересного, за день всего не увидеть.
- Жаль...
- Матрос - не турист.
"Палубной команде приготовиться к швартовке!" - загремело судовое
радио.
- Пора сворачивать музыку. - Николаев стал выключать аппаратуру. Во
всех портах мира выход в эфир категорически запрещен, можно только слушать и
принимать, а принимать сегодня уже нечего.
"Палубной команде приготовиться к швартовке".
- Я пойду, - спохватился Лешка и побежал вниз, но на полдороге
остановился: боцман же велел отдыхать.
Вся палубная команда участвует в швартовочной операции. Даже штурманы
рукавицы надевают. Нашлось бы и Лешке где силы приложить. Просто пожалел его
боцман: отправил отдыхать перед вахтой...
"Нехорошо получилось", - с поздним раскаянием подумал Лешка. Зачем он
сказал о Гамбурге? В столовой и теперь дяде Васе. Конечно, боцман начальнику
судовой радиостанции не откажет, но...
А может, Паша и прав? Не полагается... И рейс только-только начался,
навахтится еще Лешка и за себя и за других, а в Гамбурге посчастливится ли
еще раз побывать, загадать трудно.
"Как решат, так и..." - успокоил себя Лешка и отправился в каюту.
Заснул он не скоро: ворочался, вздыхал, мысленно перечитывал мамину
радиограмму. И когда, наконец, уснул, привиделся ему во сне не
Баухор-Ведель, не таинственно-заманчивый Гамбург, а белый папин пароход.

В ГАМБУРГЕ

Практиканты наряжались в город, когда вахтенный передал им вызов
боцмана.
- Обоих? - переспросил Паша и умчался первым.
Лешка провозился с галстуком. Придя почти следом, он застал уже конец
разговора.
- Вот так, Кузовкин, - официально и назидательно сказал Зозуля. - Слово
мое твердо.
- Но, товарищ боцман, - заканючил Паша, - я же не успею!
- Успеешь. Такую бороденку и без лезвия снять ничего не стоит. Цыплячий
пух.
Паша с Ленинграда не брился, отращивал шкиперскую бородку.
- Но борода же - личное дело! - в отчаянии выкрикнул Паша.
Зозуля многозначительно крякнул, подумал немного и уверенно заявил:
- Вообще-то, конечно. Но в частности - не совсем. Каждый матрос есть
лицо экипажа. Ты на берегу не какой-то там вольный бродяга, а советский
человек, представитель коллектива, нашего коллектива, Паша. И позорить себя
мы не дозволим. Ясно?
- Но, товарищ боцман...
- Вот что, - рассердился Зозуля. - Или остаешься на борту с бородой и
"но", или в полном порядке увольняешься в Гамбург. Все.
Паша, не препираясь больше, ушел. Зозуля проводил его хмурым взглядом и
обратился к Лешке: