"Энн Миллер. Взгляд в прошлое " - читать интересную книгу автора

его к гибели. И подумал о Вилли Ломане,[12] доверяющем системе и ее
видимости, верящем, что жизнь, потраченная на служение - это нечто большее,
чем просто потраченная жизнь. И задумался о своей собственной жизни, о том,
как близко я подобрался к провалу и ни один из моих аукционных "друзей" не
побеспокоился обо мне.
- Блестяще, - сказал я.
Именно в этот момент ужасный порыв ветра ударил в задребезжавшие окна,
и мы притихли, размышляя о пользе человека в своем мире и о том, как он
может быть выброшен из него, когда его ценность иссякнет.
- Внимательнее надо быть, - повторил Фечнер слова жены Вилли Ломана.
После того вечера Маккефри оказался единственным из моих друзей, с
которым я смог встретиться. И когда мы увиделись, я был абсолютно другой
личностью. Не изменившимся под влиянием обстоятельств, когда жизнь круто
ломается, переопределяя взгляды на мир, не переставшим стремиться к высоким
целям и мечтам, как бывает, когда затянувшиеся тяжелые времена словно
разъедают все душевные устремления... Нет, сама жизнь моя была вырезана из
континуума.
Потому что мои друзья изменили историю. Ариэль и Фечнер. Они вернулись
назад во времени и привели в движение некий порядок событий, которые, в свою
очередь, изменили временную линию, а вместе с ней и все обстоятельства моей
жизни.
Я не осознавал, что живу другую жизнь, до тех пор пока Маккефри не
явился ко мне в офис. Когда он пришел, я уже был советником-консультантом
Представительства Британии в округе Хопи-Навахо. Работа как работа, но я
принимал как должное, что моя жизнь в дипломатическом корпусе так и будет
течь спокойной рекой. Мне и в голову не приходило, что все могло быть
по-другому.
Однажды утром Маккефри буквально вытряхнул меня из обычного блаженного
покоя и душевной удовлетворенности. Я как раз потягивал вторую чашечку
травяного настоя и сочинял записку благодарного одобрения для Осеннего
поэтического кружка, когда вошел мой секретарь Джонсон. Он казался немного
взволнованным, что было крайне странно, потому как обыкновенно его
настроение напоминало ровную поверхность спокойного пруда.
- Старейшина навахо хочет видеть вас, сэр. Я знаю, ему не назначено, но
он пришел с трубкой, да и одет довольно странно, вот я и подумал...
- Конечно, - сказал я. - Вы, несомненно, правы, что сообщили мне.
Впустите его.
Старейшина выглядел лет на 60-65. Он был одет в рубашку из какой-то
грубой ткани, не поддающейся точному определению - похоже на лоскутное шитье
из красных и черных квадратов. Из его нагрудного кармана торчала
церемониальная трубка. Он казался слишком взволнованным для старейшины. Его
коротко отрезанные волосы были уложены набок, он тяжело дышал и выглядел
так, будто собирается наброситься на меня.
Я нервно кашлянул:
- Гм, Джонсон, можете идти. Может, вы принесете уважаемому... - я
сделал паузу, но гость не заполнил ее, и я продолжил так мягко, как это
только было возможно, - чашечку травяного настоя?
Некоторые старейшины никогда не раскрывали своего имени. Это могло
как-то повлиять на их силу. Джонсон неохотно повернулся к двери. Я знал, что
он так же, как и я, охотно воспользовался бы возможностью послушать гостя, и