"Генри Миллер. Размышления о писательстве. Моя жизнь и моя эпоха" - читать интересную книгу автора

действуют как монахи. Они примирились со своею участью. Сейчас мы знаем, что
невротик - это человек, имеющий нечто общее с паралитиком. Он не в состоянии
ни работать, ни двигаться, ни писать, ни рисовать, ни заниматься любым
другим делом. Он постоянно думает, мечтает о будущем или копается в прошлом,
осмысливает его с точки зрения идеала. Это его, так сказать, смертный грех.
Возьмите, к примеру, сюрреалистов. Посредством автоматического письма они
пришли к важному открытию: к тому, что, переставая думать и отдавать себе
отчет в важности того, что делаешь, выпускаешь наружу некоего джинна. И этот
"джинн" прекрасно знает, что делает.
Так и мне бывало трудно начать писать. Но я начинал. Начинал с того,
что первым приходило в голову - обычно полная чепуха. После одной-двух
страниц все шло своим чередом. Не имеет значения, с чего вы начинаете - вы
всегда вернетесь к самому себе. Вам не дано избавиться от самого себя.
Возьмите таких людей, как Флобер, Бальзак, Генри Джеймс, их считают довольно
объективными писателями. Они не писали от первого лица. Они создавали типы,
выдумывали характеры. Всегда апеллировали к чему-то внешнему. Тем не менее
вы всегда узнаете Генри Джеймса, всегда узнаете Бальзака в том, что они
пишут. Например, сравним Тургенева и Достоевского. Достоевский все время
выплескивает себя наружу. Тургенев - блестящий стилист, традиционалист. Но и
Тургенев не мог отстраниться от самого себя. Вы узнаете его в каждой
строчке. Не имеет значения, как вы приступаете к делу, вы всегда вернетесь к
самому себе и наболевшим темам. Кстати, Дали говорил об одержимости
художника так, словно сказать просто "художник" значит ничего не сказать -
если только он не ненормальный и не одержим навязчивой идеей. И Достоевский,
безусловно, был ненормальным человеком. Дали же скорее напоминает мне
одержимого навязчивой идеей. И тот, и другой - примеры людей, живущих во
власти чего-то большего, чем они сами.
Другие художники пытаются этого избежать. Под "другими" я имею в виду
тех, кого мир приемлет более благосклонно, как более совершенных, более
изысканных мастеров слова. К примеру, так отнеслись бы к великому романисту
Толстому. С другой стороны, вот Диккенс. Абсолютно противоположный тип
личности. Кто больше взволновал общество? Я бы сказал, что Диккенс. Я
действительно думаю, что Диккенс больше растрогал общество, чем Толстой.
Считаю, что Диккенс переживет Толстого. Он апеллировал к более глубоким
источникам гуманности. И, кстати, надо заметить, был также большим
юмористом. Это его великолепная, замечательная особенность. Он заставляет
нас смеяться над собой.
По-моему, Бодлер сказал: "Всегда будь пьян". Но что это значит? Всегда
будь восторженным! Будь всегда полон божественного упоения! Вот каково
значение этих слов. Речь шла не о бессмысленном пьянстве. А кто еще
прославлял это состояние в своих произведениях, как не Рабле? В одной из
моих книг есть занятный отрывок, где я цитирую валлийского писателя Артура
Мейкена. Он рассуждает о природе непристойности у Рабле, о многочисленных
непристойностях, которыми пестрит его книга. И приходит к приблизительно
такому выводу: "Заметьте, это каталог. Это нечто из ряда вон выходящее.
Нечто, превышающее норму, некая перегруженность; в нем скрыто что-то,
лежащее по ту сторону смысла".
В западном мире не найдешь двух более отличных друг от друга обществ,
чем представляли собой Нью-Йорк и Париж в 1850-е годы; и все же Бодлер нашел
для себя нечто родственное в произведениях и личности Эдгара Адлена По. В