"Александр Мильштейн. Серпантин " - читать интересную книгу автора

На маленькой сцене теперь появились музыканты. Или не теперь, они давно
уже там копошились и настраивали аппаратуру. Вид у них был довольно смурной,
но, выпив по стакану красненького, они слегка приободрились и даже запели...
На английском, фальшивя, кошачьими голосами... Манко хотел уже уйти,
приплатив им напоследок за минуту молчания, но вдруг он разобрал слова...
"Иф ю олвез кил, ю кэн оверкил..." Это повторялось много раз, Манко был
уверен, что правильно услышал... Вот только не знал, что такое "оверкил".
Словаря под рукой не было... Манко нажал на кнопочку и приложил телефон к
уху.
- Что такое "оверкил"? - спросил он. - Знакомое такое слово, но не могу
вспомнить... Ах, да, конечно. Спасибо, Алена, да, да, все хорошо, пока.
"Если все время бить, бить, бить... То можно и Бога убить..." Откуда
это? Из какого-то очень старого, черно-белого фильма... То ли "Мухтар, ко
мне", то ли "Застава у синих камней"... Или "красных ворот"... Пытаясь это
вспомнить, Манко невзначай переключил память с канала "Наше кино" на другой
канал... И так он делал еще не раз в тот день: вспоминал одно, чтоб забыть
другое... Потом вспоминал что-то третье, чтобы забыть это одно... Ну, и так
далее.

Глава 6. Машины желания

Вообще-то, в Ялте они с физруком не собирались задерживаться, но, чтобы
пересесть на автобус до Феодосии, им нужно было ждать два часа, и они решили
немного пройтись по городу. Стоило выйти из автовокзала, как их окликнули.
"Вы нам не поможете открыть?" - спросила девушка, протягивая бутыль.
Переверзев и Линецкий переглянулись и подошли к скамейке. Линецкий достал
перочинный ножик, отрезал верхушку пластиковой пробки. "А вы не хотите с
нами выпить?"
Внешне они были ничего себе девицы... Но при общении сильно
проигрывали. Линецкий быстро заскучал, несмотря на портвейн, и разговор
поддерживал один Переверзев. Сначала о погоде, потом об общепите. "Ой, а вы
знаете, где мы вчера были? - сказала беленькая. - На концерте Алены Апиной!"
Прошло не больше пяти минут, и маленькая блондинка уже гладила плечо
Переверзева, повторяя: "Вот это я понимаю!" Линецкий подумал, что он,
наверно, может то же самое проделать с ее подругой. Но та отстранилась. Она
была выше Линецкого на голову. И почти все время молчала. Периодически
что-то тихонько клокотало у нее внутри, после чего она иногда произносила:
"Эт точно!" С неподражаемой интонацией, передающейся исключительно по
наследству. Краем уха Линецкий услышал, что отец у нее полковник. "Ну что
же, - подумал он, - Пруст пишет, что, знакомясь с новым человеком, неизбежно
натыкаешься то на отцовский слой, то на материнский... Вопрос, конечно, в
том, можно ли в таких вещах доверять писателю... Который в свою очередь
считал, что Достоевский по ошибке вырыл колодец в стороне от человеческой
души... Но при этом считал Достоевского большим художником... А Набоков, как
известно, считал Достоевского художником нулевым... От которого останется
вот именно нуль, то есть кружок на скатерти в саду от мокрой рюмки... Но
если Пруст не ошибся... То где-то там должен на самом деле кончиться ее
отцовский слой... И начаться материнский..."
И еще он думал: "Стоило уходить от Инны? Ну и что, что она окружила
себя нэпманами и полюбила русский шансон... Остальные ведь еще хуже..."