"Павел Николаевич Милюков. Воспоминания (1859-1917) (Том 2) " - читать интересную книгу автора

Так, с прибавкой из городов, были проведены в Думу 154 октябриста (из
442). Чтобы составить свое большинство, правительство своим непосредственным
влиянием выделило из правых группу в 70 человек "умеренно-правых".
Составилось неустойчивое большинство в 224. К ним пришлось присоединить
менее связанных "националистов" (26) и уже совсем необузданных черносотенцев
(50). Так создана была группа в 300 членов, готовых подчиняться велениям
правительства и оправдывавших двойную кличку Третьей Думы: "барская" и
"лакейская" Дума. Как видим, большинство это было искусственно создано и
далеко не однородно. Если Гучков мог сказать, в первых же заседаниях Думы,
что "тот государственный переворот, который совершен был нашим монархом,
является установлением конституционного строя", то его обязательный союзник
Балашов, лидер "умеренно-правых", тут же возразил: "Мы конституции не
признаем и не подразумеваем под словами: "обновленный государственный
строй". А другой лидер той же группы, гр. Вл. Бобринский получавший
жалованье от правительства, заявил - более откровенно, - что "актом 3 июня
самодержавный государь явил свое самодержавие". Другие платные депутаты на
ролях скандалистов, Пуришкевич, П. Н. Крупенский, Марков 2-й, могли вести
борьбу за полную реставрацию, опираясь на придворные круги и не считая себя
ничем связанными. Сам Столыпин в интервью для правительственного официоза
"Волга" заявил, что установленный строй есть "чисто-русское государственное
устройство, отвечающее историческим преданиям и национальному духу", и что
Думе ничего не удалось "урвать из царской власти". Общим лозунгом,
приемлемым для всей этой части Думы, оставался лозунг Гучкова: лозунг
"национализма" и "патриотизма".
Не было, однако, в этой Думе единства и в рядах побежденных, - хотя бы
в той степени, в какой, с грехом пополам, оно все же сохранялось в двух
первых Думах. Там мы могли считать, что в борьбе с самодержавием была
побеждена вся "прогрессивная" Россия. Но теперь мы знали, что побежденных
был не один, а двое. Если мы боролись против самодержавного права за
конституционное право, то мы не могли не сознавать, что против нас стоял в
этой борьбе еще один противник - революционное право. И мы не могли, по
убеждению и по совести, не считать, что самое слово "право" принадлежит нам
одним. "Право" и "закон" теперь оставались нашей специальной целью борьбы,
несмотря ни на что. "Революция" сошла со сцены, но - навсегда ли? Ее
представители стояли тут же, рядом. Могли ли мы считать их своими
союзниками? Нашими союзниками, хотя бы и временными, они себя не считали. Их
цели, их тактика были и оставались другие. После тяжелых уроков первых двух
Дум с этим нельзя было не сообразоваться. Я говорил, что уже во Второй Думе
конституционно-демократическая партия совершенно эмансипировалась от тех
отношений "дружбы-вражды", которыми она считала себя связанной в Первой
Думе. В Третьей Думе разъединение пошло еще дальше.
По самой идее Третьей Думы, в ней не должна была предполагаться
наличность оппозиции. И на выборах правительство все сделало, чтобы ее не
было. Избирательные коллегии тасовались так, чтобы надежные выборщики
майоризировали ненадежных. Нежелательные элементы и не "легализированные"
партии преследовались местными властями, не допускались к участию в выборах
и т.д.
И, однако же, оппозиция проникла в Думу через ряд щелей и скважин,
оставленных - как бы в предположении, что для полноты представительного
органа какая-то оппозиция все же должна в нем присутствовать. Прежде всего,