"Виктор Александрович Миняйло. Звезды и селедки (К ясным зорям-1) " - читать интересную книгу автора

дорожный мастер, и путевой обходчик, и десятник, и весовщик, - он уже и
забыл, сколько всяких обязанностей принял на себя, когда попал сюда на
службу. И от чувства своей важности и незаменимости он утратил, как
говорят, перспективу и растерялся. И вот уже год или два жена его Феня
ждет, пока разберется муж в сложном сплетении своих обязанностей, и
неумело, но честно переводит стрелки, подметает перрон, принимает поезда,
отругивается от начальства по телефону, нанимает женщин из села для
ремонта пути, каждый день осматривает его, отпускает грузы из кладовой, со
старшим сыном Степкой-сорванцом ездит на ручной дрезине на мост,
приглядывает за тремя меньшенькими и черной козой.
Так же будет добрая Феня (написал бы и "фея", если бы ее формы не
были столь пышны) встречать и тот поезд, которым должен приехать мой сын.
Будет пыхтеть "кукушка", набирая в тендер воду, помощник машиниста
будет поить олеонафтом теплые подшипники из клювастой масленки, застревая
в дверях с плетеными корзинами и мешками на плечах, приседая для прыжка на
платформу, будут ругаться толстые торговки, и, наконец, зажатый между
двумя чужими мешками, выглянет на свет божий Виталик со счастливым и
потным веснушчатым лицом.
Расталкивая людей, я побегу к вагону и протяну руки, чтобы ссадить
его, как маленького, со ступенек. Он смутится от этого и только обопрется
рукой о мое плечо, спрыгнет, шлепнув подошвами сандалий о плотную и жирную
от смазки землю.
Поцелую его в отросшие каштановые волосы на макушке, возьму из
вспотевшей руки баульчик, он обнимет меня за талию, и так, неудобно, но
довольные друг другом мы пойдем огородами к родному дому.
И, заранее гордясь им, я будто бы встревоженным нетерпеливым тоном
скажу ему:
"Ну, хвались, сынок?"
А он, якобы не расслышав и продолжая игру, будет стараться
рассказывать о том, как тесно было в вагоне. И, только выйдя на ровную
гладенькую тропинку, нагнется, поднимет веточку и выведет ею на теплой
земле:
"Очхор".
"О-о! - скажу я. - Так тебя надо поздравить!.." - И прижму его к
груди, а он будет прятать лицо от радостной стыдливости. Потому как это
"очхор" означает "очень хорошо", то есть оценку, которую в дореволюционной
школе обозначали наивысшим цифровым баллом.
Вы, друзья, можете понять меня, не очень-то образованного сельского
учителя, что закончил учительскую семинарию, а гимназический курс кое-как
сдал экстерном, что значит иметь сына, который и в новой, трудовой школе
заслужил за год это "очхор". Мы - маленькие люди, и наше тщеславие
небольшое. Нас вполне устраивает кусок ржаного хлеба, свобода иметь детей,
свобода любить их и гордиться ими, до тех пор, пока они не станут
принадлежать другим. И если услышим похвалу за наши успехи, пусть даже
одно скупое слово, - мы уже считаем, что стоит жить и работать. И забираем
то слово с собой в могилу.
А те из нас, кому не посчастливилось при распределении общественной
ласки, могут гордиться только своими детьми.
Я не стану таить гордость за сына только в себе. Каждый день меня так
и будет подмывать поделиться с кем угодно своей радостью.