"Рауль Мир-Хайдаров. Ранняя печаль (Роман)" - читать интересную книгу автора

А народ вокруг собирался прелюбопытный, и какие разговоры велись: о
нефтедолларах, об "Уотергейте" и еврокоммунизме, об экстрасенсах и
тамильской хирургии, об агропромышленных комплексах и компьютерах! Дасаев
однажды услышал даже чье-то высказывание о балете Мориса Бежара, которому
оппонент противопоставлял штутгартский балет Джона Кранко, но затем оба
пришли к согласию и перескочили на разговор о симфоническом оркестре
Герберта фон Караяна, от Караяна перешли к ежегодному эдинбургскому
фестивалю современных искусств, причем вскользь упомянули композитора
Бенджамина Бриттена и дирижера Зубена Метту, от фестиваля - к фонду
Гуггенхайма в Америке и к Рокфеллер-центру... Действительно, джентльменский
клуб, и беседы куда интеллектуальнее, чем у них в прорабской или в тресте --
там страсти разгорались все больше вокруг быта.
Дасаев с интересом разглядывал завсегдатаев, которых видел раньше лишь
издали. У всех этих людей имелась общая примета - ни на ком не было ни
одной новой вещи, словно все они дали зарок, что с определенного дня не
потратят на подобную чепуху ни копейки. А если присмотреться более
внимательно, то по одежде можно было приблизительно установить и время,
когда был дан такой "зарок".
Например, вон тот человек в однобортном костюме с высокой застежкой на
четыре пуговицы и в коротеньком, смахивающем на детский, галстуке, "зарекся"
уже давно, - в те годы Дасаев еще учился в институте. Рядом с ним --
мужчина в пиджаке с непомерно широкими бортами и в расклешенных брюках, --
так одевались щеголи лет десять-двенадцать назад. Были тут и мужчины в
дакроновых костюмах, столь модных в шестидесятые годы, но давным-давно
потерявших свой блеск и былой шик.
Нейлоновые рубашки, твидовые тройки, пиджаки первой вельветовой волны,
китайские пуховые пуловеры, остроносые мокасины, туфли на высокой и тяжелой
платформе, запонки и галстучные булавки, всевозможные шляпы, не знающие
износа габардиновые и бостоновые костюмы говорили внимательному человеку о
многом - о судьбе владельца. Ведь каждая ныне затрепанная, изношенная,
лоснившаяся вещь некогда была не просто одеждой или обувью, а модной,
изысканной для своего времени, и это свидетельствовало о том, что хозяин ее
знал куда лучшие времена и когда-то чутко улавливал пульс моды.
Продолжая этот своеобразный экскурс в прошлое, Дасаев не без удивления
отметил, что всех этих разномастно, разностильно одетых людей отличала
странная и, на первый взгляд, непонятная особенность: одежду свою каждый
старался поддерживать в чистоте и аккуратности, можно даже сказать,
относился к ней с тщательностью, недостойной всех этих давно устаревших
вещей. Галстук, как он заметил, был здесь необходимым аксессуаром и словно
утверждал некий статус владельца, держал того на плаву. Неважно какой:
мятый, засаленный, капроновый, шерстяной, атласный, шелковый, кожаный,
самовяз или на резиновом шнуре, узкий, широкий, длинный, короткий - все
равно, лишь бы при галстуке.
Обратил внимание Рушан и на то, что из верхнего кармашка пиджака у
многих виднеется свежий платочек; бросалось в глаза, что и обувь у
большинства надраена до блеска. Но самое удивительное, что отметил бы даже
человек невнимательный, - среди посетителей не было ни одного небритого, и
волосы у всех, особенно у тех, кто носил пробор, были тщательно расчесаны,
волосок к волоску. Видимо, существовал в этой среде свой неписаный закон,
тот эталон или порог, ниже которого опускаться считалось неприличным.