"Григорий Ильич Мирошниченко. Ветер Балтики " - читать интересную книгу автора

На аэродроме, закинув голову, стояли Василий Сергеевич Молоков,
инструктор Магон, сверстники и друзья.
- Отлично! Желаю летчику Преображенскому удачи и счастья! - сказал
Василий Молоков и дружелюбно протянул курсанту руку.
Тепло молоковской руки Евгений Николаевич ощущал потом вею жизнь. А
тогда, как и подобает в таких случаях, курсант торжественно сказал:
- Большое вам спасибо, Василий Сергеевич. Вы подняли меня в небо. Я не
забуду вас!
Преображенский рассказывал мне о своей юности скупо, отрывочно и не
успел он закончить, как в дверь постучали. Вошел дежурный по части.
- Я видел потом не раз Севастополь, - уже на ходу продолжал
полковник. - И всегда он был для меня связан с необыкновенно простым,
талантливым советским летчиком Василием Сергеевичем Молоковым, одним из
первых Героев Советского Союза.
Ответив на вопрос дежурного по части, Преображенский рассказал кое-что
из своей летной практики. Но меня интересовало другое.
- А у вас, Евгений Николаевич, бывали исключительные случаи в
воздухе? - спросил я. - Когда дело доходило до известной формулы "быть или
не быть"?
- Нет, у меня не бывало, - быстро ответил полковник. - Я много лет
летаю, полмиллиона километров, пожалуй, уже налетал, но ничего выдающегося,
что бы заинтересовало вас, литераторов, у меня не бывало.
Поразмыслив немного, он добавил:
- Нет, кажется, вру. Был однажды у меня такой нелепый случай. Летел я
на стареньком Р-шесть. Самолет тот давно-давно устарел, поизносился. С
Челноковым. Теперь Николай Васильевич летает на "илах". Дела грозные делает.
Так вот, на аэродроме техники нам сказали: "Самолет ваш в порядке. Можно
лететь". Мы с Николаем Васильевичем и полетели. Все будто нормально. И вдруг
мой самолет клюнул, а потом носом вверх полез. Смотрю, не прошло и секунды -
стал он валиться на левое крыло. Лихорадочно работаю рулями высоты - не
действуют! Падаю! Земля близко, земля, как шар вертится. "Сейчас разобьюсь!"
Мне стало жалко Челнокова, товарищ хорошей. Снова хватаюсь за управление.
Жму ручку, на себя. Напрасно! Все кончено! Слышу удар о землю. Больше я
ничего не помнил. Очнулся, подумал: "Что же это со мной случилось, как будто
упал, ударился, но не ушибся. А где Челноков?" Кричу: "Челноков! Челноков!
Ты жив?" Челноков не отвечает мне. Значит - Челноков убит. Я повторяю:
"Челноков! Ну, отзовись же!" Ни звука. Сам я из кабины как будто не могу
вылезти, но все-таки пытаюсь. Вылезаю, вижу: мой Челноков лежит возле
разбитого самолета в крови, почти не дышит. Он, видно, тоже потерял
сознание. К самолету прибежали какие-то люди с брезентовыми носилками. Я
гляжу на пришельцев, и берет зло на них. Что им, собственно, тут нужно? Люди
молчат. Берут меня осторожно за руки и стараются уложить на носилки. "Нет, -
думаю, - напрасно трудитесь. Меня на носилки класть нечего! Ни в коем
случае". Я совсем обозлился и говорю: "Если вы хотите меня брать на носилки,
то что же будете делать с Челноковым? Он еле дышит!" Взяли они Челнокова на
носилки и понесли. Возле меня осталась остроносая девчонка с белыми
кудряшками - врач, посматривает на меня, нервно вздрагивает. "Что вы, -
говорю ей, - дрожите? Озябли?" - "Нет, не озябла, - отвечает. - Мне страшно
за вас. Пожалуйста, скорее в госпиталь. Вы посмотрите на себя, на кого вы
похожи. Ведь вы разбились совсем". - "Как это совсем? Пустое дело," - сказал