"Григорий Ильич Мирошниченко. Ветер Балтики " - читать интересную книгу автора

Ребята ударили. Ведь ты же помнишь, был у меня такой случай". - "Перестал бы
ты играть. Ты уже совсем не молод, чтобы в хоккей играть. Тебе за тридцать
лет. А ты в хоккей!" - "Ну, хорошо, Тасенька, не буду я больше играть". Она
поверила. Я же выигрывал у нее время и тихонечко бегал в госпиталь: лечение
еще продолжалось. Конфуз только один вышел. И все благодаря моей спешке. На
правом плече, когда мне сделали наращивание, образовался бугорок. Рука не
стала подниматься. Тася не могла это не заметить. "Что у тебя с рукой?"
Больше я не стал скрывать от нее и все рассказал, как было. Она только
руками всплеснула, но почти не волновалась: острота миновала. А для меня
острота вопроса только началась. Врачи не позволили мне летать. Они сказали:
"Или новую операцию руки делать, или идти в Сеченовский институт для
трудного, но верного лечения". Пошел в Сеченовский. И там заставили меня
упражняться... Рука стала нормальной. Но мне все же не разрешили летать.
Злой я был. На другой день состоялся у меня разговор с командиром бригады.
Сказал я ему, что не могу без конца лечиться. Челноков, на что покрепче меня
разбился, а давным-давно летает. А я чувствую себя хорошо и могу летать, а
мне не разрешают. "Летайте на здоровье, - сказал комбриг, - я верю вам и
разрешу полеты". Тогда я успокоился, пообедал, пошел на аэродром и с таким
удовольствием полетал, как будто сто лет не был воздухе. Как видишь, друг
мой, всякие бывают случаи. Иногда от случая до смерти совсем недалеко. Если
бы я лишился глаза - это для меня было бы равносильно смерти. Если бы
пришлось отнять руку - то же самое. А летчик, когда он видит, слышит, держит
штурвал, не может не летать. В полетах ведь - наше счастье, вся наша жизнь.
Суровы и сосредоточенны лица летчиков. Шутка ли, сегодня, может быть,
они откроют новую страницу в летописи всенародной войны.
К Григорию Захаровичу Оганезову подходит худощавый летчик Василий
Гречишников. В глазах его какая-то затаенная грусть. Чувствуется, что ему
надо поговорить с комиссаром, да что-то мешает. Может, момент неподходящий?
- Ну что, малыш, полетишь скоро? - спрашивает комиссар. Он, как и
многие, в шутку звал высокого Гречишникова "малышом".
Полечу, товарищ комиссар. А знали бы вы, как щемит у меня сердце. Комок
в горле.
- Сердце щемит? Это, брат, не вовремя. Ведь ты же на Берлин идешь.
Гречишников замолкает, хочет отойти в сторону.
- Нет, брат, постой, скажи мне, что случилось. Иначе в полет тебе
отправляться нельзя.
Григорий Захарович пытливо смотрит в карие глаза летчика.
Василий долго молчит, пока наконец решается заговорить:
- Немцы мать замучили... Детей взяли в плен, взяли жену... Окольным
путем письмо получил. Гречишников старается держаться твердо. Но старайся не
старайся - не получается. На лбу у него выступает пот. Лицо бледное, губы
дрожат.
- Хочу, комиссар, сделать такое, чтобы по всей Германии знали о нашей
мести!
- Может, все-таки не следует сегодня уходить в воздух?
- Нет, комиссар. До завтра нельзя откладывать. Сегодня! Горит у меня в
груди!
- Тогда иди к самолету. Бомбы подвешены. Пристраивайся к полковнику
Преображенскому. Неси свою месть!
Через несколько минут комиссар выступил перед строем летчиков.