"Хоуп Миррлиз. Луд-Туманный " - читать интересную книгу автора

Но с тех пор, как он услышал Звук, во всем Луде-Туманном не было более
уравновешенного молодого человека и второго такого домоседа. Потому что
теперь он всегда помнил, какую тоску и желание могут вызывать самые
прозаичные вещи, которыми когда-то обладал. Он как будто заранее переживал
потерю того, что все еще ему принадлежало.
Так родилось постоянное чувство неуверенности и недоверия к любимым
вещам. Какой из знакомых предметов - перо, трубку, колоду карт - будет он
держать, какое многократно повторяемое действие будет он совершать -
одевать или снимать ночной колпак, выслушивать ежедневные отчеты, - когда
ОНО - скрытая угроза - набросится на него? И в ужасе вглядывался он в
мебель, стены, картины: свидетелями какой необычной сцены станут они в один
из дней, какой трагический опыт переживет он однажды в их присутствии?
Поэтому временами он смотрел на настоящее с мучительной нежностью
человека, рассматривающего свое прошлое: на жену, занятую вышиванием у
лампы и рассказывающую ему сплетни, услышанные за день, или на сынишку,
играющего с догом на полу.
Ностальгия по тому, что когда-то существовало, слышалась в крике
петуха, вобравшего в себя и плуг, врезающийся в землю, и запах деревни, и
мирную суету на ферме. Это происходило сейчас, и в то же время оплакивалось
в крике как нечто, исчезнувшее много веков тому на зад.
Однако тайно сжигавший его яд был не лишен и некоторой сладости.
Потому что неизвестное, нагонявшее на него смертельный страх, иногда можно
было воспринимать как опасный мыс, который он уже обогнул. И, лежа ночью
без сна в теплой пуховой постели, прислушиваясь к дыханию жены Златорады и
шелесту ветра в ветвях деревьев, он испытывал острое наслаждение.
Он говорил себе: "Как приятно! Как безопасно! Как тепло! Как непохоже
это на ту безлюдную вересковую пустошь, когда у меня не было плаща и ветер
пробирался во все швы камзола; у меня болели ноги, луна едва светила, и я
все время спотыкался, а ОНО кралось в темноте". Он говорил это, упиваясь
переживанием какого-то неприятного приключения, благополучно оставшегося
позади. В этом также крылась причина гордости, испытываемой им от хорошего
знания своего города. Так, например, возвращаясь из Палаты Гильдий домой,
он говорил себе: "Прямо через рыночную площадь, вниз по переулку Яблочных
Чертиков, затем обогнуть оружейную герцога Обри и на Хай-стрит... Я знаю
эту дорогу как свои пять пальцев, как свои пять пальцев!"
И каждый знакомый, с которым он встречался, каждая собака, которую он
мог назвать по имени, усиливали это ощущение безопасности и вызывали
всплеск самодовольства. "Это Виляшка - пес Гозелины Флекс, а это Мэб -
овчарка мясника Рэкабайта, я их знаю!"
Бессознательно он представлялся самому себе чужестранцем, которого
никто не знает, и который поэтому так же неуязвим, как если бы он был
невидимым.
Единственным внешним проявлением его тайной тревоги были вспышки
внезапной и необъяснимой раздражительности, если какое-нибудь невинное
слово или замечание случайно пробуждало его страхи. Он терпеть не мог,
когда говорили "кто знает, что будет через год?" и ненавидел такие
выражения, как "в последний раз", "никогда больше", в каком бы будничном
контексте они не произносились. Например, он приходил в бешенство, когда
жена заявляла: "Никогда больше не пойду к этому мяснику!" или: "Этот
крахмал отвратительный. Я крахмалила им белье в последний раз".