"Владимир Митыпов. Инспектор Золотой тайги " - читать интересную книгу автора

советнику "правительства", миллионеру Никите Тимофеевичу Ожогину,
влиятельнейшему члену правлений Русско-Азиатского банка, Общества взаимного
кредита, Сибирского банка.
Никита Тимофеевич был крепенький мужичок лет пятидесяти, и простецкой
одеждой, и всем обликом напоминающий зажиточного старообрядца. В обращении с
людьми Никита Тимофеевич неизменно выказывал грубоватое прямодушие, за
которым, однако, крылся ум изощренный и расчетливый. После октябрьского
переворота он перенес свою резиденцию в Харбин и занял в этом непонятно под
чьей властью пребывающем городе подобающее ему место. Миллионы,
заключающиеся в твердой валюте и ценных бумагах, позволяли ему
придерживаться независимого тона в разговорах с иностранными консулами и с
легкой усмешкой взирать на ниву соотечественного антибольшевизма. В веселые
минуты Никита Тимофеевич не стеснялся величать адмирала Колчака "морской
свиньей", генерала Хорвата - "бородатым шкелетом", а атаманов он называл
совсем уж неприлично. Однако это не мешало ему поддерживать их всех,
надеясь, что кто-нибудь из них авось да окажется удачливее других.
Был двенадцатый час ночи. Само заседание, собственно, уже окончилось, и
большинство участников его уже разошлись. Оставалась лишь головка
"правительства" - лица, непосредственно осуществляющие его политику и
практическую деятельность. Последняя необычайно оживилась после всем
известных владивостокских событий четвертого и пятого апреля. Узнав о них,
"правительство" развило бешеную деятельность: сносилось с представителями
иностранных держав и деловых кругов, вело переговоры с другими
антибольшевистскими организациями, проводило тщательный анализ выступлений
мировой прессы, составляло прогнозы и планы на ближайшее время, которые
порой приходилось пересматривать по два раза на дню.
Присутствующие - их было всего три человека - располагались в покойных
креслах в разных концах обставленного европейской мебелью кабинета. На
окнах - глухие шторы, за толстым стеклом книжных шкафов - тусклое золото
тисненых кожаных корешков, ковер на полу, электрический свет приглушен
зеленым колпаком абажура. Словом, уют, спокойная солидность, культура, и
если бы не старообрядческое обличье Никиты Тимофеевича да порой доносящиеся
из ночи глухие выстрелы, то нипочем бы не подумать, что за окнами азиатский
городишко Харбин, а не Москва, Берлин или, скажем, даже сам Париж.
Господину Дерберу, главе "Временного правительства автономной Сибири",
не сиделось. Он то и дело вскакивал, нервно расхаживал по кабинету, опустив
голову, чтобы скрыть честолюбивый блеск глаз, и крепко сцепив за спиной
руки. Сегодняшнее заседание как никогда всколыхнуло в нем черт те какие
мысли, окрылило и возбудило, и хотя оно уже с полчаса как окончилось,
господин Дербер все никак не мог успокоиться. Еще бы: с того самого времени,
с 28 января нынешнего года, когда сорок депутатов упраздненной большевиками
Сибирской областной думы создали "Временное правительство автономной
Сибири", не было вести более обнадеживающей, чем сообщение о высадке во
Владивостоке десантов японской и английской морской пехоты. О, это означало
многое! Дербер уже мысленно видел себя пожимающим руки президентов и
премьер-министров.
- Да, господа,- вдруг звучно заговорил он.- Если большим общественным
идеям ореол праведности и святости придают перенесенные ради них страдания,
то наша идея, идея либерального и самостоятельного развития Сибири, воистину
предстает в ореоле и праведности, и святости. Вспомните, господа, те