"Владимир Митыпов. Инспектор Золотой тайги " - читать интересную книгу автора

"Гулакочи" претило слуху крещеного человека. Двадцать второе июля оказалось
днем святой Марии Магдалины и священномученика Фоки. Прииск нарекли
Мария-Магдалининским. Лишь много позже Григорий Ильич, разобравшись как
следует в бумагах, выяснил для себя, что циркуляр горного отделения был
заверен и вступил в силу июля девятнадцатого дня, то есть, как указано в
месяцеслове, в день "преподобного Паисия Печерского, в дальних пещерах
почивающего". Коммерции советник схватился за голову: ох, накажет всевышний,
ибо прииск-то следовало наречь Паисьевским!..
В лето 1869 года прииск дал около двадцати фунтов золота, хотя мог бы и
больше, однако Григорий Ильич Лапин был не в тех летах да и не того
здоровья, чтобы верхом, а где и пешком забираться в чертову глушь, в
дремучую темь тайги. Волей-неволей пришлось ему доверить надзор за прииском
разбитному приказчику из иркутских же мещан. Конечно, крал приказчик.
Урывали свою долю и спиртоносы, которые уже в те поры стали похаживать по
приискам. Старатели тоже нет-нет да и припрятывали толику золотого песку или
самородочек. Но и двадцатью фунтами остался доволен Григорий Ильич, понимал:
это только начало. После уплаты налога Кабинету Его Императорского
Величества (прииск был на землях Кабинета) он не только покрыл расходы, но и
оказался при кое-каком барыше.
Но следующее лето принесло беду - Мария-Магдалининский прииск едва-едва
дал двенадцать фунтов золота, но и из того почти половину отбили налетевшие
варнаки, когда приказчик с тремя охранными казаками в конце лета выбирался в
Баргузин. Вот тут-то и вспомнил суеверный коммерции советник "преподобного
Паисия Печерского, в дальних пещерах почивающего", усмотрел в происшедшем
гнев божий, слег от страха и огорчения, а перед самым рождеством тихо
скончался. Ах, в недобрый, недобрый час связался Григорий Ильич с этим
прииском! Видно, страшным проклятием прокляли его те беглые каторжники, что
в жандармском застенке вместе с кровью выхаркивали признание о золоте
далекого таежного ключа Гулакочи...
Лапин был вдов, детей не имел, а из богобоязненных родственников его,
живших где-то в Самаре, никто не изъявил охоты связываться со столь темным
делом, как золотые промыслы страшной каторжной Сибири.
И вновь несчастливый этот прииск, носящий имя святой блудницы Марии
Магдалины, вернулся в казну в ожидании нового хозяина.
В лето 1874 года отвод по ключу Гулакочи получил отставной
зауряд-хорунжий Нарцисс Иринархович Мясной. Этот сорокапятилетний здоровяк и
выпивоха когда-то бывал по делам службы на Чикойских приисках и, в отличие
от немощного коммерции советника, кое-что понимал в золотодобыче. Он
самолично посетил Мария-Магдалининский прииск, осмотрелся на месте и остался
доволен. Стояла пора межени[1], ключ мирно журчал среди валунов, шевелил
корни, свисающие с подмытых берегов, играл серебряной рябью. Но
чувствовалось - обманчив покой Гулакочи: клочки сухой травы, следы половодья
виднелись в ветках прибрежных зарослей на высоте аж полутора аршин. Еще
сохранились черные покосившиеся явочные столбы, поставленные четверть века
назад при Бенкендорфе, были целы и бутары[2], оставшиеся от лапинских
работников, наскоро срубленные избы. Но самое главное - чего в глубине души
боялся Мясной,- отсутствовали следы хищнической добычи, хотя прошло уже
около пяти лет, как площадь была заброшена.
Зауряд-хорунжий, человек дошлый, тотчас смекнул: уж коли Гулакочи суть
приток Чирокана, то и золотая струя должна вместе с водами ключа уходить в