"Владимир Митыпов. Геологическая поэма" - читать интересную книгу авторараспахнутых окон. Лупили, выскочив в одних подштанниках, с крыльца, со
двора, с крыш. Стреляли из двустволок солидные мужики, взапуски смолила из дедовских берданок шустрая пацанва, даже бабы нет-нет да потявкивали из какого-нибудь зачуханного ствола тридцать второго калибра. И попадали - нечасто, но попадали... Вообще, если вспомнить, удивительная царила распущенность в отношении оружия. Ружья дарили, ими обменивались, давали в придачу, скажем, к свинье или корове, покупали с рук и в сельпо так же свободно, как часы-ходики с гирей на цепочке. Их усовершенствовали: к гладкоствольным дробовикам приспосабливали нарезные вкладыши. Присобачивали самодельные приклады, ремонтировали с помощью сапожных гвоздей и напильника. "Автоматизировали"- устанавливали на звериных тропах в виде самострела. Десятилетний оголец, поспешающий в лес с перемотанным проволокой - того и гляди рассыпется - дробовичком, ни у кого не вызывал и тени тревоги. Наоборот, отцы поощряли раннее охотничье рвение своих сопливых отпрысков: "Сибиряк растет, добытчик!" Ободренный отеческим напутствием, "добытчик" ретиво набивал руку, палил во все живое, не имеющее хозяина-заступника, - в сорок, удодов, дятлов, сусликов, бурундуков, зайцев. Последних давили еще и проволочными петлями - необременительное занятие старых да малых. Или бывало так: играют дети в избе, один из них хватает висящую на стене батину "ижевку", понарошку наставляет на другого, нажимает курок - гром, дым, кровавые ошметки по стене. Беда непоправимая... А в праздничные дни сколько гремело выстрелов по деревням - в хмельном озверении, в шутку или просто от широты души, от избытка чувств. Сибиряк-охотник или же сибиряк, мнящий себя охотником, слыхивал, где-нибудь в сельпо или на стене заготживсырья на отпечатанный на оберточной бумаге плакат, призывающий соблюдать сезонные сроки охоты на боровую, водоплавающую и прочую дичь, но простодушно полагал, что не про него сие писано. Какие сроки? Где - в Сибири? Да он милиционера, лесника, объездчика раз в год видит, да и то в високосный, а в остальное время закон - тайга, медведь - прокурор. Еще меньше, чем с бумажными увещеваниями, сибиряк считался с религиозными запретами типа: "Убивать лебедей - грех". Ну, может, где-то там оно и грех, а Сибирь-матушка велика, здесь все спишется. И списывалось... Ну а с рыбой - с той вообще не церемонились. Ее ловили удочками, петлями, переметами, "корчагами", сетями и просто штанами с завязанными гачами. Ширяли острогой. Глушили же не только благородной взрывчаткой, а ухитрялись карбидом и даже негашеной известью. В пору, когда байкальский омуль шел на икромет, его даже не ловили, а гребли по принципу "хапай-имай!" и мешками увозили явно и тайно, иногда даже столь причудливым способом, как в тендерах паровозов. Долгое время не оставались в накладе ни "свои", прибрежные, браконьеры, ни "чужие", приехавшие за сотни верст. Наконец оскудел даже великий Байкал. Простодушный сибиряк поначалу не мог сообразить, в чем тут дело. Привыкший к беспрестанно и на все лады повторяемым словам о бездонности, безбрежности и неисчерпаемости всего сибирского, он и мысли не мог допустить, что что-то здесь может вдруг иссякнуть по его вине. Тогда родились и объяснили все слухи о том, что из дальних заграниц наезжают с диковинными орудиями лова хитроумные любители омулька и берут рыбу чуть ли не эшелонами. Вот это уже было более доступно |
|
|