"Владимир Митыпов. Геологическая поэма" - читать интересную книгу автора

распахнутых окон. Лупили, выскочив в одних подштанниках, с крыльца, со
двора, с крыш. Стреляли из двустволок солидные мужики, взапуски смолила из
дедовских берданок шустрая пацанва, даже бабы нет-нет да потявкивали из
какого-нибудь зачуханного ствола тридцать второго калибра. И попадали -
нечасто, но попадали...
Вообще, если вспомнить, удивительная царила распущенность в отношении
оружия. Ружья дарили, ими обменивались, давали в придачу, скажем, к свинье
или корове, покупали с рук и в сельпо так же свободно, как часы-ходики с
гирей на цепочке. Их усовершенствовали: к гладкоствольным дробовикам
приспосабливали нарезные вкладыши. Присобачивали самодельные приклады,
ремонтировали с помощью сапожных гвоздей и напильника. "Автоматизировали"-
устанавливали на звериных тропах в виде самострела.
Десятилетний оголец, поспешающий в лес с перемотанным проволокой - того
и гляди рассыпется - дробовичком, ни у кого не вызывал и тени тревоги.
Наоборот, отцы поощряли раннее охотничье рвение своих сопливых отпрысков:
"Сибиряк растет, добытчик!" Ободренный отеческим напутствием, "добытчик"
ретиво набивал руку, палил во все живое, не имеющее хозяина-заступника, - в
сорок, удодов, дятлов, сусликов, бурундуков, зайцев. Последних давили еще и
проволочными петлями - необременительное занятие старых да малых. Или бывало
так: играют дети в избе, один из них хватает висящую на стене батину
"ижевку", понарошку наставляет на другого, нажимает курок - гром, дым,
кровавые ошметки по стене. Беда непоправимая... А в праздничные дни сколько
гремело выстрелов по деревням - в хмельном озверении, в шутку или просто от
широты души, от избытка чувств.
Сибиряк-охотник или же сибиряк, мнящий себя охотником, слыхивал,
конечно, что есть законы, упорядочивающие охоту, мельком натыкался взглядом
где-нибудь в сельпо или на стене заготживсырья на отпечатанный на оберточной
бумаге плакат, призывающий соблюдать сезонные сроки охоты на боровую,
водоплавающую и прочую дичь, но простодушно полагал, что не про него сие
писано. Какие сроки? Где - в Сибири? Да он милиционера, лесника, объездчика
раз в год видит, да и то в високосный, а в остальное время закон - тайга,
медведь - прокурор. Еще меньше, чем с бумажными увещеваниями, сибиряк
считался с религиозными запретами типа: "Убивать лебедей - грех". Ну, может,
где-то там оно и грех, а Сибирь-матушка велика, здесь все спишется. И
списывалось...
Ну а с рыбой - с той вообще не церемонились. Ее ловили удочками,
петлями, переметами, "корчагами", сетями и просто штанами с завязанными
гачами. Ширяли острогой. Глушили же не только благородной взрывчаткой, а
ухитрялись карбидом и даже негашеной известью. В пору, когда байкальский
омуль шел на икромет, его даже не ловили, а гребли по принципу "хапай-имай!"
и мешками увозили явно и тайно, иногда даже столь причудливым способом, как
в тендерах паровозов. Долгое время не оставались в накладе ни "свои",
прибрежные, браконьеры, ни "чужие", приехавшие за сотни верст. Наконец
оскудел даже великий Байкал. Простодушный сибиряк поначалу не мог
сообразить, в чем тут дело. Привыкший к беспрестанно и на все лады
повторяемым словам о бездонности, безбрежности и неисчерпаемости всего
сибирского, он и мысли не мог допустить, что что-то здесь может вдруг
иссякнуть по его вине. Тогда родились и объяснили все слухи о том, что из
дальних заграниц наезжают с диковинными орудиями лова хитроумные любители
омулька и берут рыбу чуть ли не эшелонами. Вот это уже было более доступно