"Владимир Митыпов. Геологическая поэма" - читать интересную книгу автора

слово "кулачество". Но, занявшись своим "критическим краеведением", он
сообразил, что тут нечто иное, нечто более давнее и глубокое. Память
подсказывала: тебе это знакомо... ты читал об этом... Но где, когда?
Очевидно, в студенчестве, в университете... У Владимира Ильича? Но в каком
из его трудов?.. При своей привычке додумывать все до конца Валентин не стал
откладывать выяснение на потом, а сразу же помчался в районную библиотеку. И
уже по дороге его осенило: "Развитие капитализма в России"- именно там надо
смотреть! И точно, немного полистав плотненький коричневый том, он нашел ее,
эту фразу, которая еще, кажется, на третьем курсе запала ему в голову: "Дело
в том, что в Сибири... нет сложившейся частной собственности на землю.
Зажиточный крестьянин не покупает и не арендует земли, а захватывает ее..."
Захватный способ землепользования - вот он, четкий, емкий, предельно сжатый,
как всегда у Ленина, ответ на его расплывчатые догадки и вопросы. Двигаться
дальше было уже проще: захватный способ распространялся в Сибири не только
на пахотные земли, но и вообще на любые угодья - сенокосные, рыбные,
охотничьи, ягодные... Бесследно исчезнувшие из сельского хозяйства,
захватные традиции все еще отсиживались, как кикиморы, в кержацких уголках
тайги, и Валентину доводилось самолично слышать рассуждения, можно сказать,
до умиления беззастенчивые: "На тоем хребту наш дедушка Бухтей еще
сыздетства шишковал, потому хребет Бухтеевским зовется, стало быть, никто
туды не моги соваться!"
Вторжение нового - будь то автомобильная дорога, новый поселок,
заповедник или заказник - потомки дедушки Бухтея встречали со скрытым или
явным неодобрением Им хотелось бы продолжать и дальше жить по старинке,
оставаясь наедине с беззащитной природой и верша свою расправу над ней без
посторонних глаз, живодерствуя без свидетелей. Это было не что иное, как
перенесенное на другое поприще старообрядческое стремление отсидеться в
стороне от всего, блюсти в своей деревне, в своем углу темное варварство,
древнюю изуверскую власть сильного над слабым, старшего над младшим,
беспрепятственно давать выход "нашему крутому таежному ндраву", хранить в
священной неприкосновенности свою кондовость, трухлявые гробы своего
прошлого.
Так это оценивал и понимал Валентин, но, оказывается, были люди,
которые думали совсем иначе. Сибирь виделась им исключительной "матушкой", а
ее пережитки - "духовной преемственностью", "нравственными заветами
прошлого", "суровой и простой библейской значительностью", "вековыми устоями
своеобычной сибирской сторонушки". Ну, относительно "библейской
значительности" Валентин ничего возразить не мог, а вот насчет "почвенной
мудрости" и "теплоты сострадания", якобы издавна лампадно теплящихся в
старых деревнях, то тут у него было что сказать.
"Комиссар повел их в конце великого поста в дремучий бор по течению
реки Тарбагатай, позволил им самим выбрать место и обстроиться как угодно,
дав им четыре года льготы от платежа подушных податей. Каково было удивление
этого чиновника, когда посетил их через полтора года и увидел красиво
выстроенную деревню, огороды и пашни в таком месте, где за два года был
непроходимый лес..."
Так начиналось обживание новых мест, и вместе с ростом зажиточности кое
у кого росло высокомерное отношение к чужакам, к переселенцам более поздних
времен Об этом тоже было сказано в "Развитии капитализма в России": "Весьма
интересно наблюдать, что отношения зажиточного сибиряка к поселенцу... в