"Владимир Митыпов. Геологическая поэма" - читать интересную книгу автора

вечера еще борта три будет. Один, кажется, в Абчаде заночует.
Взлетели по-вертолетному: выход на режим висения, а затем - разгон с
набором высоты. Чуть кренясь, прошли над беспорядочно разбросанными домами
поселка, над руслом Гирамдокана, и вот уже внизу - однообразные увалы
нагорья, поросшие реденькой северной тайгой.
Сидя в одиночестве в пустом вместительном чреве вертолета, Валентин
рассеянно глядел вниз через неглубокую полусферу иллюминатора, блистер, и
вдруг - неизвестно почему - вспомнил, как несколько лет назад во время
совместного маршрута в Саянах отец сказал, провожая взглядом исчезающий за
гольцами вертолет: "Самолет мог бы и господь бог создать, а вот вертолет -
только человек". Валентин не то чтобы пропустил тогда это замечание мимо
ушей, а как-то не придал ему значения. А вот теперь оно всплыло из глубин
памяти, и на него, как на стержень, стали наматываться мысли о том, что за
последние годы он налетал уже десятки часов и на маленьком МИ-1 и на
солидном МИ-4, однако в глубине души все никак не может привыкнуть к
вертолетам, не может научиться воспринимать их как обычное транспортное
средство, хотя бы и воздушное. Уж очень глубоко, аж в наследственной памяти,
должно быть, сидит неизжитое убеждение: все, что летает и парит в воздухе,
начиная с юрских птеродактилей, словно бы рожденных в чьем-то воспаленном
мозгу, и кончая распроклятой мошкарой и реактивными лайнерами, красивыми
математически холодной красотой, - все имело и обязано иметь крылья. А вот у
вертолета их нет. Когда он стоит на земле, то, пожалуй, единственное, что в
нем выглядит по-авиационному строго и стройно, - это узкий акулий хвост, а
все остальное - бочка бочкой и плюс нелепые, ненадежные на вид усы-лопасти,
слабохарактерно обвисающие от собственной субтильности. По здравому
рассуждению, этот агрегат не должен бы, кажется, летать, а вот поди ж ты...
Да, - подумал Валентин, великая штука - чувственный опыт человека.
Некогда в древности малоазиатский пастух, улепетывая вместе с домочадцами и
мокрыми овцами от наводнения, кричал на бегу о гневе небес и всемирном
потопе. Века спустя почтенные профессора наук о земле, взирая на торчащие из
лазурных вод колонны античных храмов и на ракушки, вмурованные в вершины
гор, глубокомысленно толковали о трансгрессиях и регрессиях моря [7].
Древний пастух свято верил в бога, ученые мужи в существовании бога могли и
сомневаться, и, однако ж, в основе их представлений о взаимоотношениях моря
и суши лежала, в общем-то, одна идея: вода приходит и уходит, а суша извечно
пребывает на месте, так сказать, намертво прикрепленная к спинам трех китов.
И если бы попытаться доказать им обратное... Валентин внутренне заулыбался,
представив себе эту картину, каменистая пустыня... угрюмые пастухи, до самых
глаз заросшие цыганскими бородами, чопорные профессора в пенсне со
шнурочками, в глухих сюртуках... и сам он, в драной хламиде, босой, сильно
смахивающий на Иоанна Крестителя с картины Иванова, выкрикивает страстные
слова о том, что участки земной поверхности медленно смещаются, словно
толкаемые бульдозером пласты, и уползают в конце концов за сотни, тысячи
километров. Результат был ясен: богобоязненные пастухи натравливают на
еретика зверовидных овчарок, а охваченные праведным гневом профессора
побивают его камнями - "...угловатыми обломками изверженных горных пород
ультраосновного состава с высоким удельным весом", - уточнил Валентин и
подвел итог в духе вспомнившейся отцовской мысли: если для объяснения
вертикальных движений земной коры было достаточно воли божьей (ведь жил же в
конце позапрошлого века англичанин Вильям Букланд, который успешно