"Владимир Митыпов. Геологическая поэма" - читать интересную книгу автора

ребята за это "келейно" и особенно - за "куплю-продажу свиньи"...
- И что же дальше? - я произнес это довольно бодро, кажется даже
улыбаясь, тогда как чувствовал себя худо, очень худо.
- Что дальше? - буровик, смеясь, пожал плечами. - Валентин подался
назад, к себе на базу, а гулакочинцам пришлось извиняться. Объяснили, что
парень-то он неплохой, только шибко всерьез поверил всяким теориям. Это,
дескать, профессорам можно баловаться, у них с теориями вообще гуляй не
хочу - у одного Земля сжимается, у другого расширяется, у третьего
пульсирует. А нам, практикам, не до баловства - нам надо дело делать, руду
давать. Панцырев - сам знаешь, он умеет-таки сказануть - пошутил еще:
помните, мол, как Владимир Ильич насчет декабристов говорил - узок-де круг
этих революционеров, страшно далеки они от народа. Секретарю, видно, это
понравилось - посмеялся, и на том дело кончилось...
Мне в этот момент подумалось: где уж Вальке против таких, как
Панцырев, - тут совсем другая весовая категория, да и я всегда старался
сделать из него борца классического стиля - прямая стойка, открытое забрало,
и это против изощренной-то хитрости нынешних самбо или тем паче этого...
всяких там заморских каратэ. Однако, зная характер сына, я нисколько не
удивился происшедшему. На меня подействовало, и, должен сказать, почему-то
очень болезненно подействовало, другое - мобилистские увлечения Валентина.
Надо думать, мобилизм в его понимании - всего лишь весьма практичная
гипотеза, этакий консервный нож, позволяющий с большей эффективностью
вскрывать те банки, в которые природа запечатала свои тайны. А вот для меня
мобилизм - это то, что хотелось бы предать забвению. Сгусток кошмара.
Гигантский кальмар архитевтис, который годами скрывается в глубочайших
океанических впадинах памяти и лишь изредка, в самые темные безлунные ночи,
всплывает на поверхность, вынося с собой чувство тоски и бессилия.
Кстати, относительно этого самого архитевтиса. Однажды старик Бруевич,
когда у нас зашел с ним разговор о научной истине, не поленился разыскать
среди своих книг английское издание Редьярда Киплинга и процитировал мне
выдержку из рассказа, который, кажется, вовсе и не был у нас опубликован.
Сам рассказ ничего особенного собой не представлял - что-то о морских
приключениях, но вот одна фраза была, по-моему, в своем роде примечательна:
"...истина - это обнаженная леди, и когда волею случая она оказывается
извлечена со дна морского, джентльмен либо облекает ее в ситцевую юбчонку,
либо отворачивается к стене и клянется, что ничего не видел". Слова эти
недавно вспомнились мне, и тут выяснилось, что за минувшие с тех пор три
десятилетия нагая прелестница перевоплотилась для меня в жутковатого
обитателя сумрачных глубин...
Такие вот мысли шевелились у меня в голове, пока я шел по коридору,
машинально отвечая на приветствия встречных, а затем сидел в пустой
камералке [11] и бездумно перебирал какие-то бумаги. Вспоминать против воли
прошлое - занятие не слишком-то веселое, особенно если оно, это прошлое,
содержит в себе что-то для тебя невыясненное. Поэтому прямо-таки
ниспосланным свыше оказалось появление одного из наших вечно озабоченных
профсоюзных деятелей, который, приоткрыв дверь, торопливо выпалил без всяких
здравствуй-прощай:
- Данил Данилыч, не забыли: у вас сегодня встреча с участниками
геологических походов...
Черт побери, а ведь и действительно из памяти вон! Я со всей