"Патрик Модиано. Свадебное путешествие" - читать интересную книгу автора

во мне далекие детские воспоминания. Сжатые челюсти, какой-то победный
торс и ноги, торчащие под прямым углом...
Этот человек хотел доказать женщине, годившейся ему в дочери, что можно
оставаться вечно молодым. Когда Ингрид рассказывала мне этот забавный
эпизод, она так же, как и я, безумно хохотала, даже до слез. Я все думаю,
не мысль ли о том, сколько времени потеряно на такие глупости, вызвала эти
слезы...
Я порвал фотографию Елисейских полей и портрет продюсера на мелкие
кусочки, скомкал и бросил в мусорную корзинку, стоявшую у меня в комнате.
Та же участь постигла и листочек, где речь шла об Александре д'Арке, чьи
фальшивая фамилия и профессия антрепренера показались мне десять лет назад
столь романтичными, что я счел это второстепенное лицо достойным
присутствовать в биографии Ингрид. И испытываю теперь смутные угрызения
совести: а есть ли у биографа право опускать какие-то мелочи только
потому, что он счел их лишними? И, с другой стороны, все ли они имеют
значение, нужно ли их нанизывать на одну нить, не позволяя себе отдавать
предпочтение одним в ущерб другим, то есть чтобы самая малая подробность
не была упущена, словно в описи имущества, подлежащего конфискации?
А может, линия каждой жизни, дойдя до своего конца, сама очистится от
бесполезных и чисто декоративных деталей. И останется только самое
главное: белые пятна, умолчания и паузы. В конце концов я заснул,
беспрестанно перебирая в голове все эти серьезные вопросы.
На следующее утро в кафе на углу площади и бульвара Сульт девушка и
юноша, которым было немногим больше двадцати, сели за соседний столик и
улыбнулись мне. Я еле сдержался, чтобы не заговорить с ними. Мне
показалось, что они очень подходят друг другу, он - брюнет, а она -
блондинка. Быть может, и мы с Аннет так же смотрелись в этом возрасте. Их
присутствие как-то ободрило меня, видимо, передались какие-то флюиды,
потому что весь день меня не покидало хорошее настроение.
Эта парочка навела меня на размышления о первой моей встрече с Ингрид и
Риго на дороге из Сен-Рафаэля. Я задумался, почему они остановились и так
запросто пригласили меня к себе. Как будто мы были знакомы всю жизнь.
Тогда, после бессонной ночи в поезде, у меня мутилось в голове от
усталости и мне казалось вполне естественным, что все происходит само
собой: стоит поднять руку - и тут же останавливается машина, тебе
помогают, ни о чем не расспрашивая. Засыпаешь как ни в чем не бывало под
соснами, а когда просыпаешься, на тебя смотрят светло-голубые глаза. Под
руку с Ингрид я спускался по Крепостной улице, и у меня была уверенность,
что я впервые в жизни оказался под чьей-то опекой.
Но я не забыл, как хромал Риго, стараясь делать это почти незаметно,
словно хотел скрыть ранение, не забыл я и слов, которые прошептала в
темноте Ингрид: "Мы притворимся мертвыми". Уже тогда они оба, должно быть,
чувствовали, что они почти у финиша, во всяком случае Ингрид. Быть может,
мое присутствие было для них развлечением и временным успокоением. А
может, я вызвал у них мимолетные воспоминания молодости. Ведь и в самом
деле, тогда, на Лазурном берегу, им было столько же, сколько мне теперь.
Они чувствовали себя неприкаянными. И одинокими, как сироты. Именно
поэтому Ингрид хотела знать, есть ли у меня родители.