"Антонио Муньос Молина. Польский всадник " - читать интересную книгу автора

- Совсем близко, прямо там! - показывают дети. - На другом конце
площади.
Иногда ночью, мучаясь бессонницей, мать высовывается из окна своей
комнаты и будто видит свет, мелькающий за стеклами башен, лицо призрака,
белое и круглое, прижавшееся к стеклу и кажущееся ей бледным, как луна.
Черты лица этой женщины, виденные моей матерью лишь в дурных снах и
мерещившиеся в бессонные ночи, переместились из ее памяти в мою, не только
через голос, но и через невысказанный интуитивный страх, чувствовавшийся в
ее глазах, и той отчаянной нежности, с какой она меня обнимала, - не знаю
когда - задолго до того возраста, в котором закрепляются первые
воспоминания, когда мы жили в мансарде, называемой комнатой под балкой, и
моя мать смотрела на закат с балкона и слушала звук горна в находившейся
неподалеку казарме, ожидая прихода моего отца, который так усердно трудился
на поле, что всегда возвращался домой затемно.

Они создали меня, породили, передали мне все, что имели и чего у них
никогда не было: слова, страх, нежность, имена, боль, форму моего лица, цвет
глаз, чувство, что я никогда не покидал Махины и в то же время вижу, как она
исчезает вдали, в глубине бесконечной ночи, под все еще красно-фиолетовым на
горизонте небом. Это не город и даже не патетическое чувство ностальгии,
которое развеется так же быстро, как дым костра, зажженного ветреным
дождливым днем в оливковой роще, это география огней, подрагивающих вдалеке,
словно масляные лампады, и остающихся позади на южном горизонте, по мере
того как я, не в силах остановиться, продвигаюсь вперед, к горной цепи,
просверленной туннелями, где проходит скорый поезд на Мадрид. Иногда,
внезапно, я уже не в Махине и не знаю, где найти ее, думаю о своем деде
Мануэле и бабушке Леонор, но могу представлять их себе лишь уничтоженными
старостью и сидящими рядышком на клеенчатой софе, дремлющими без достоинства
и воспоминаний перед телевизором. Гаснут имена, которыми я жил, превращаясь
в мертвые слова, без звучности и значения, как куски свинца, и меня
наполняют другие слова, неискренние, банальные, витиеватые и напыщенные,
которые я слышу на другом языке в наушниках кабины синхронного перевода и
повторяю на родном так быстро, что через мгновение уже не помню сказанного
мною.

Я продолжаю вспоминать, но теперь это уже другое, теперь рассказывает
не взгляд, а бессильная память, я не чувствую запахов зимы и приближающегося
дождя, и мокрых листьев, гниющих среди темных комков земли, я не содрогаюсь
ни от счастья, ни от ужаса, не вижу площади Генерала Ордуньи, ни статуи, ни
часов на башне, не угадываю за задернутыми шторами комиссариата тень
инспектора Флоренсио Переса, отбивающего стихотворный ритм пальцами и
рассматривающего фотографии женщины, замурованной семьдесят лет назад: на
столе его кабинета их только что оставил Рамиро Портретист - это те же
фотографии, которые я сам, в другой стране и в другое время, держал в своих
руках. Я закрываю глаза и замираю на несколько секунд, мне не хочется ни
слышать, ни обонять, ни осязать то, что мне не принадлежит, а лишь то, что
было со мной всегда, пусть даже неосознанно: несколько имен, некоторые
ощущения, лицо моего прадеда Педро, бабушки Леонор и моей матери на
фотографии, которую я считал навсегда потерянной, а сейчас ношу в своем
бумажнике как тайный трофей, запах шкафа, где хранили жестяную коробку с