"Антонио Муньос Молина. Польский всадник " - читать интересную книгу автора

Монсеррат. Инспектор механически взвесил его, нервно думая, что любой
предмет может быть с легкостью использован как орудие убийства. -
Садитесь! - Он поставил пресс-папье обратно на стол. - Замолчите, не
говорите ничего, пока я вас не спрошу, и сделайте одолжение - изъясняйтесь с
должным уважением.
"Но это бесполезно", - подумал Флоренсио Перес. Никто никогда не
считался с ним: ни преступники, ни подчиненные, ни собственные дети, которые
после его смерти отдали Лоренсито Кесаде его мемуары, даже не заглянув в
них, как отдают ненужную бумагу старьевщику. Чтобы успокоиться, инспектор
свернул неуклюжую сигарету и, проводя языком по клеящемуся краю, засмотрелся
на стоявшую за окном статую генерала Ордуньи, в честь которого в это утро он
начал писать сонет.
- Бессмертная бронза твоих деяний, - прошептал он отчаянно, но не
сдаваясь, - древняя бронза твоих деяний.
Пальцами левой руки он, считая слоги, отстукивал по стеклу ритм, с
головой погрузившись в это занятие, приходя в отчаяние от сложности рифмы и
не замечая, что смотрительница все это время продолжала говорить, не
дожидаясь вопросов, без малейшего уважения к его чину:
- ...смуглая, это правда, но с голубыми глазами, огромными, будто
испуганными - с какими люди остаются после удара, когда уже не говорят и не
понимают, - с пробором посередине, как у дам в старину, с бантами и
локонами, в черном платье с большим вырезом, черном, или темно-синем, или
фиолетовом - я не смогла хорошо разглядеть, потому что в отверстии очень
темно и я не хотела расширять его, чтобы не трогать ничего до вас, а на шее
у нее образок, это я хорошо заметила, по-моему, образок Иисуса...

"Оглушает Испанию славой, - решил инспектор, не видя и не слыша
смотрительницы, - слава твоих подвигов".
- А сложением она вроде вас, ничего примечательного, но очень
разряженная, хотя я ее не слишком хорошо разглядела, потому что, кажется,
она сидит в кресле, а внутрь я не хотела соваться, чтобы не повредить
чего-нибудь. Мертвых нельзя трогать до тех пор, пока следователь не скажет,
чтобы их поднимали. Конечно, она не лежит, и мне кажется, что она вовсе и не
мертвая, какое там! - у нее кожа нежная как персик, но только очень бледная,
словно из воска - наверное потому, что - как я слышала - эти дамы пили
уксус...
- Забыты грозные битвы! - почти выкрикнул от восторга инспектор и,
боясь не вспомнить потом этот великолепный стих, подошел к письменному столу
и записал строчку на краю официального документа, притворившись, будто
фиксирует какую-то деталь из показаний смотрительницы.
Час спустя, истощенный невозможностью рифмовать про себя абсурдные
слова и добиться, чтобы смотрительница выстроила свой рассказ в
хронологической последовательности, инспектор Флоренсио Перес энергично
нажал на звонок, дважды поговорил по телефону, бросив трубку с должным
остервенением, надел плащ и шляпу и распорядился приготовить автомобиль,
приписанный к парку полицейского участка, чтобы незамедлительно явиться на
место происшествия, как объяснил он потом в отчете, составление которого
стоило ему больших мучений, чем сочинение первой строфы сонета к генералу
Ордунье. В подвале Дома с башнями в его голове родилась еще одна строчка,
заканчивавшаяся на "паутины", из-за того, что приходилось с безграничным