"Антонио Муньос Молина. Польский всадник " - читать интересную книгу автора

страх голода, как и у всех людей того поколения: он притворяется спящим,
когда его ругают, и на самом Деле часто засыпает перед тарелкой. Его двойной
подбородок свисает на белую салфетку, которую ему повязывают вокруг шеи,
чтобы он не перепачкал всю одежду: у деда сильно дрожат руки, и, поднося
ложку ко рту, он проливает половину. Дед Мануэль, бывший для меня настоящим
героем, бесстрашно отстреливавшийся, когда несколько человек в капюшонах
захотели отнять у него конверт с секретными сообщениями, порученными ему
майором Галасом, чтобы он, отвечая головой, передал их лично в руки генералу
Миахе, человек, крика и ремня которого безумно боялись его дети, теперь
покорно позволял моей матери брить его, повязывать на шею слюнявчик и
накидывать на плечи вязаную шаль, чтобы не мерзла спина. Единственное, чего
он никогда не допускает, так это помощи, когда он ходит в туалет. Мать
говорит, что они купили деду специальный сосуд с пластмассовой трубкой, но
он отказывается пользоваться им - возможно, пробовал, но у него не
получается из-за дрожания рук. Когда он поднимается, пересекает комнату и
открывает дверь в туалет, проходят долгие минуты, в течение которых моя мать
и бабушка тревожно прислушиваются к каждому звуку: кажется, он слишком
задерживается, ничего не слышно, вдруг с ним что-нибудь случилось - приступ,
обморок? Когда дома нет моего отца, они с ужасом представляют, что будет,
если дед поскользнется на плиточном полу туалета и упадет: как они смогут
поднять его, к кому обратятся за помощью? Ведь на площади Сан-Лоренсо
половина домов пусты, а во все еще обитаемых нет никого молодого и сильного.
Кто еще остался? Вдова Бартоломе, бывшая во времена моего детства дородной
женщиной с лоснящимся от косметики лицом, а сейчас слепая и разбитая
параличом; Лагунильас, восьмидесяти четырех лет, с безбородым лицом
иссохшего ребенка, живущий в компании собаки и козы и останавливающий
незнакомых прохожих на улице, спрашивая, не знают ли они, случайно,
трудолюбивой и порядочной женщины, ищущей жениха; грустный светлоглазый
человек, оставшийся недавно вдовцом и ни с кем не разговаривающий. Так
выглядит теперь место, бывшее центром моей жизни, сердцем квартала с
побеленными известкой домами и вымощенными переулками, где раздавались
голоса торговцев и ржание лошадей, где многочисленные ватаги ребятишек
устраивали ожесточенные перестрелки камнями или играли в процессии и фильмы,
залезали в поисках птичьих гнезд на верхушки тополей, пробирались на
лестницы и в подвалы Дома с башнями, разыскивая фантастическую мумию, и
убегали, преследуемые неистовыми криками смотрительницы, размахивавшей
пастушьим посохом. Склонившись над колодцем, там можно было слышать голоса
соседей, а тихими августовскими вечерами доносились звуки из летнего
кинотеатра и гром аплодисментов, которым встречали в конце фильма победную
кавалькаду героев. Рядом с этими запертыми дверьми встречались зимой на
рассвете группы сборщиков оливок, асфальт скрывает под собой корни
срубленных тополей и твердую голую землю, где мы выкапывали ямки, чтобы
играть в шары, чертили нумерованные квадраты классиков и ронго. На эти
пустынные углы, так же тускло освещенные, как и прежде, выходили по вечерам
соседи посидеть на свежем воздухе, и я внимательно слушал их разговоры,
почти никогда не понимая их, и смотрел на стены, где висели головой вниз
неподвижные гекконы, ядовитая слюна которых делала лысым всякого, кто
выпивал воду из кувшина, куда они плюнули.

Помимо своей воли я снова возвращаюсь туда, несмотря на то что живу в