"Анастасия Монастырская. Этюд в багровых штанах" - читать интересную книгу автора

- Теперь ты понимаешь, почему я должен уйти, - Федоров умоляюще
взглянул на меня (вот только не надо сцен, дорогая). - В сложившейся
ситуации я просто не могу остаться.
Ну-ну, какие мы нежные и удивительные! В сложившейся ситуации... Я не
могу остаться... Просто петровская ассамблея, да и только. Еще немного, и
сделает книксен, сложив тощие кривые ножки в замысловатую фигуру. Пусть.
Против ухода сожителя я не возражала: если мужик что-то решил сделать, он
это сделает, сколько на нем не висни и не причитай. Виснуть на мужике я
разучилась после потери невинности в десятом классе. Как правильно причитать
забыла после развода с Ивановым. Не повезло Федорову. Баба я закаленная,
жизнью выдрессированная похлеще льва на боксерском ринге. Как там, в песне
поется? Без меня тебе туда, любимый мой. В смысле туда тебе и дорога. Хочешь
пешком, хочешь на троллейбусе. Подвезти не подвезу - извини, бензин
кончился.
Впрочем, Федоров явно был согласен и на трамвай. В первый раз вижу,
чтобы любовник так торопился, оставить ложе любви и прочие удовольствия,
которые нам приносит адюльтер. Даже вещи в кое-то веки сам собрал: из
чемодана виновато торчали синий носок и рукав белой рубашки. Все! Клиент
готов. Провожающих просьба выйти из вагонов. Пожелаем ему счастливого пути и
попутного ветра! "Он улетел, но обещал вернуться", - сказала баронесса
Мюнхаузен вслед просвистевшему ядру. Федоров ничего не обещал. По крайней
мере, в данный момент. Но так и норовил усвистать куда подальше. Скатертью
дорога!
- Почему ты молчишь? - Федоров топтался на пороге, не решаясь закрыть
за собой дверь. Чемодан притулился у его ног, как большой, побитый молью,
щенок.
- А разве нужно что-то говорить? - вялый вопрос так и повис в воздухе.
Говорить действительно не хотелось, впрочем, как и устраивать шумные
скандалы и кричать "Вернись! Я все прощу!". Я мечтала, чтобы он поскорее
ушел. Господи, да уйдешь ты, наконец, вместе с этим дурацким чемоданом?!
Видеть не могу. Слышать не могу. Помнить не хочу. Ничего не хочу. Милый.
Хороший. Любимый. Единственный... Пошел вон!
Мечта исполнилась: хлопнула дверь, и наступила долгожданная тишина.
Так плохо, как сейчас, мне не было никогда. И дело не в том, что
последние несколько часов пришлось провести в обществе двух малосимпатичных
оперов, играющих в "плохого и хорошего полицейских". Играли они бездарно и
неинтересно. Вдобавок от одного пахло чесноком и водочным перегаром, от
другого хорошим французским парфюмом. Непереносимый симбиоз! В общем, ничего
конструктивного, кроме дикой головной боли, из этой беседы я так и не
почерпнула: "За что ты ее убила?" - "Я ее не убивала!" - "Мы знаем, что ты
ее не убивала, но все-таки за что?". - "Не убивала я!" - "А где алиби?" -
"Алиби нет". - "Ага! А говоришь, не убивала". И так далее, до муторной
бесконечности, плавно переходящей в физическую тошноту и усталость. Я им про
Фому, они мне про Ерему. Спасибо Федорову, отмазал. Пришел. Ткнул в меня
пальцем: "Она не убивала. Алиби есть. Я - ее алиби". Опера было ощетинились,
как голодные волчата: мол, еще подозреваемый нашелся. Но вовремя
опомнились - С Федоровым в таком состоянии лучше не шутить. С ним вообще
разговаривать невозможно.
Так что из милиции мы вернулись в гробовом молчании. Только дома я